Дон Хуан напомйил мне, что я всегда упорно старался найти основополагающий порядок во всем, что он говорил мне. Я подумал, что он критикует меня за мою попытку превратить все, чему он учил меня, в проблему социальной науки. Я начал было оправдываться, что мои взгляды изменились под его влиянием. Он остановил меня и улыбнулся.

— Ты действительно не очень понятлив, — сказал он и вздохнул. — Я хотел бы, чтобы ты понял основополагающий порядок того, чему я учу тебя. Мои возражения направлены против твоего понимания природы этого порядка. Тебе кажется, что это какие-то тайные процедуры или скрытая последовательность. Для меня же это означает две вещи: здание, которое намерение возводит в мгновение ока и помещает перед нами, приглашая войти, и знаки, которые оно дает нам, чтобы, находясь там, мы не заблудились.

Ты мог бы заметить, что история Нагваля Элиаса — это более чем просто перечисление последовательных деталей, из которых состоит событие, — сказал он. — За всем этим стоит здание намерения. И рассказ был предназначен дать тебе представление о том, что являли собой Нагвали прошлого. Ты должен узнать, как они действовали с целью согласовать свои мысли и действия с величественными сооружениями, которые возводит намерение.

Последовало длительное молчание. Мне нечего было сказать. Чтобы не дать угаснуть беседе, я сказал первое, что пришло мне в голову. Я сказал, что по услышанным мною историям у меня сложилось благоприятное впечатление о Нагвале Элиасе. Мне он нравился, но что касается Нагваля

Хулиана, то по непонятным причинам все, что говорил о нем дон Хуан, ужасно меня беспокоило.

Одно упоминание об этом дискомфорте привело дона Хуана в восторг. Он вынужден был встать со стула, чтобы не задохнуться от смеха. Положив мне руки на плечи, он сказал, что мы обычно или любим, или ненавидим тех, кто является отражением нас самих.

И опять глупая застенчивость удержала меня от вопроса о том, что он имеет в виду. Дон Хуан снова засмеялся, явно понимая мое настроение. Наконец он заметил, что Нагваль Хулиан был похож на ребенка, чья собранность и выдержка всегда приходят извне. Если отбросить его практику как ученика магии, то у него совсем не было никакой внутренней дисциплины.

Я почувствовал иррациональное желание защищаться, сказав дону Хуану, что моя дисциплина пришла как раз изнутри.

— Конечно, — сказал он покровительственно. — Не можешь же ты надеяться быть в точности похожим на него.

И он снова рассмеялся.

Иногда дон Хуан настолько выводил меня из себя, что я был готов заорать на него. Правда, такое настроение никогда не было продолжительным. И теперь оно рассеялось так быстро, что мною тут же овладела другая мысль. Я спросил дона Хуана, возможно ли, чтобы я входил в повышенное осознание, не сознавая этого? Или, может быть, я оставался там в течение нескольких дней?

— На этой стадии ты входишь в повышенное осознание целиком самостоятельно, — сказал он. — Повышенное осознание — тайна только для нашего разума. На практике оно очень просто. Мы сами усложняем это, как и многое другое, стараясь сделать понятной окружающую нас беспредельность.

Он заметил, что вместо бесполезного спора о своей персоне я должен думать о данном мне абстрактном ядре.

Я сказал ему, что думал об этом все утро и пришел к выводу, что метафорической темой истории были проявления духа. Только вот я не разобрался, где было то абстрактное ядро, о котором он говорил. Должно быть, это было нечто невыразимое.

— Я повторяю, — сказал он тоном школьного учителя, муштрующего своих учеников, — проявления духа — это название первого абстрактного ядра в магических историях. То, что маги считают абстрактным ядром, в данный момент явно ускользает от тебя. Эту ускользающую от тебя деталь маги называют зданием намерения, или безмолвным голосом духа, или скрытым порядком абстрактного.

Я сказал, что понимаю «скрытое» как нечто утаенное, как в «скрытом мотиве». Он ответил, что в данном случае «скрытое» значит больше: оно означает знание без слов вне нашего непосредственного понимания и в особенности — моего. Он допустил, что знание, на которое он ссылается, недосягаемо для меня лишь на данный момент, но не выше моих предельных возможностей понимания.

— Если абстрактные ядра выше моего понимания, тогда какой смысл говорить о них? — спросил я.

— Правило гласит, что абстрактные ядра и магические истории должны быть рассказаны тебе именно на этом этапе, — сказал он. — Иоднажды скрытый порядок абстрактного, который есть знание без слов, или здание намерения, заложенное в эти истории, раскроют тебе сами эти истории.

Я все еще не понимал.

— Скрытый порядок абстрактного — это не просто порядок, в котором были преподнесены тебе абстрактные ядра, — объяснил он, — и не то, что в них есть общего, и даже не соединяющая их ткань. Это есть непосредственное знание без вмешательства языка.