– Должно быть, у ваших ребят в запасе есть какой-то быстрый марш, чтобы, как только вы появитесь на эстраде, все этак встали на цыпочки? – осведомилась Магда, склоняя голову набок.
Лим понял, что свита делает его королем, чуть прикрыл глаза и, после короткой паузы, изрек:
– Мы начнем с Sunday!
Магда и я выразили величайшее восхищение – с моей стороны вполне искреннее. И я повела дело к решающему моменту:
– А потом, вторым номером? Магда, что ты позавчера такое играла на твоем всесильном инструменте?
– О! – сказала она, капризно махнув на меня рукой. – Я просто была тогда в отличном настроении. Это такое старье, In Old King Tutankhamen"s days. Но вот «тут-тут-тут» – очень хорошо, если исполнять правильно. То есть правильно отбивать в этот момент ритм палочками. Сначала я пела, ну примерно как Софи Такер, а потом… – она протянула руку к как бы случайно лежавшему на соседнем столике футляру с саксофоном, – потом я сделала вот так.
И, наклонившись почти к коленям, она выдула из сверкнувшего медью инструмента искрометное воркование, в котором, впрочем, угадывался неуклонный ритм.
Лим как-то насторожился, начав, кажется, понимать, что происходит нечто необычное.
– У нас такое делает обычно кларнет, – мягко заметил он. – Мы, конечно, тоже исполняем «Тутанхамона».
– Я слышала, как это получалось у Сиднея Беше. Великий человек. Первое в истории джаза тремоло на кларнете… Знаете, господин Лим, на кларнете я начинала. Потом перешла на трубу. В общем, все, во что дуют, – все мое. Но вот этот инструмент – это кларнет и труба вместе взятые. Он может все. Отдайте мне вашего кларнетиста на поединок в «Тутанхамоне». И вы увидите.
Лим, наконец, все понял и перевел умные глаза на меня, с которой он заключал контракт. Я смиренно склонила голову набок и развела руками: решать вам. И он глубоко вздохнул.
– Госпожа Магда, а где это вы слышали Сиднея Беше?
– Дав Чикаго же, – басом сказала Магда. – И не только его. Настоящий кларнетист – это Барни Бигард, если вы знаете его недавнюю Black Beauty. Сейчас также в рабстве у Дюка. И его я слушала много раз. А еще у нас в Чикаго хороший кларнет был у Джимми Нуна, который написал Sweet Lorraine и Four or Five Times. Там же, в Чикаго, вы начинаете понимать, что такое труба. Есть один черный человек – ему нет и тридцати, но из них он играл на трубе, кажется, лет двадцать. На него просто смотреть страшно – гений. Сейчас у него уже свой бэнд, Louis Armstrong and His Stompers. Знаю его через жену, Лил Хардин, неплохая пианистка. Ну, есть Рекс Стюарт, этот и совсем юноша, но большой выдумщик – его труба бормочет, завывает. Он не полностью нажимает вентили. Глиссандо на трубе – представляете? Stampede, Sugar Foot Stomp, просто Sugar. Да? Я как-то тогда задумалась: что мне делать рядом с такими людьми? Моя труба против их труб не звучала. А вот саксофон… это, как оказалось, моя любимая игрушка. В Чикаго, знаете ли, хороший саксофон – это Бад Фримен. У него я кое-чему научилась, хотя еще неизвестно, кто у кого. Сейчас он, говорят, уехал за деньгами в Европу. Ну, и есть еще Фрэнки Трамбауэр. Это просто король, все у него учатся и никому не стыдно. Что он сделал с Three Blind Mice и Crazy Cat – это вы слышали? Мы с ним познакомились в оркестре Пола Уайтмена. Лим сел по стойке «смирно».
– Вы играли у Пола Уайтмена? – поинтересовался он, нервно улыбаясь.
Магда возвела зеленые глаза к потолку:
– Да я играла еще в Original Dixieland Jazz Band и делала там Tiger Rag, пока жила в Нью-Йорке и пока этот бэнд не испарился четыре года назад. А Уайтмен… согласитесь, Лим, это уже стало слишком скучно. А когда он добавил струны к меди, и подавно неинтересно. Да, Пол настоящий динозавр, но сидеть и играть по нотам When Buddha Smiles или Ramona? И так каждую ночь? Как на фабрике? Лучше – вот это.
Тут она снова поднесла к губам саксофон и извлекла несколько звенящих нот, как из трубы.
– Итак, – сказал очевидно впечатленный Лим, – вы хотите показать нам «Тутанхамона»… И что еще?
– Да покажи всем, что такое настоящая Ramona, – посоветовала я, торжествуя его капитуляцию.
…И только когда он уже ничего не мог испортить и никому не сбил бы ритм, Тони, как и было предсказано, выполз из своего логова в углу кабаре. Тони был сегодня сероват на лицо, а шнурок от его очков выглядел особенно грязным, но в целом он был в неплохой форме, двигаясь к нашему столику крадущимся тигриным шагом, потирая руки и улыбаясь.