Ему казалось, что он, словно выброшенная штормом медуза, лежит на земле целую вечность, но на самом деле с момента, когда развалины изрыгнули их из чрева, прошло не более минуты. В груди щемило, и нещадно болели спина и колено. И еще – было холодно. Очень холодно. Сергеев начал содрогаться, лязгая зубами, словно к нему подключили ток. Надо было вставать, немедленно, сейчас же, потому что где-то рядом был Молчун, и Умка не видел, что с ним стряслось. А должен был видеть… Обязательно.

Он попытался привстать, но почувствовал, что чьи-то руки придерживают его за плечи. Грудь его прикрыла куртка, и Михаил увидел перед собой лицо Молчуна, – мокрое, окровавленное, но бесконечно счастливое.

– Папа… – сказал вдруг Молчун, и Сергеев впервые услышал, как звучит его голос: срывающийся на верхах голос подростка.

– Па-па… – повторил Молчун, прижимая голову Умки к своей груди. – Па-па…

Сергеев закрыл глаза и заплакал.

Плотникова запарковала «Лексус» во дворе, потянулась всем телом и только потом заглушила мотор. Часы показывали 23–05. Последняя встреча явно затянулась. И говорили-то, в общем-то, ни о чем, и ничего не решили. А вечер убит, и вот уже скоро полночь. Блинов, наверное, давно спит в своем СВ.

Плотникова сама отвезла его на вокзал. Владимир Анатольевич терпеть не мог поездов, но летать по бывшей родине самолетами опасался. И справедливо, наверное, опасался. Ничего, завтра утром будет в Днепропетровске. А послезавтра утром – снова в Киеве. И потом – исчезнет на год или на два, превратится в голос в телефонной трубке, в почтовые открытки на Новый Год и электронные письма. Надо будет сказать Маришке, что она – богатая наследница. И ничего не объяснять. Что тут объяснишь? Или не говорить? Не знаю, не решила…

Перед тем, как надеть туфли, Вика пошевелила пальцами ног – за день ступни чуть опухли. Весь день за рулем и спина болит. Проклятые пробки! Говорили мне – найми водителя!

Но ездить с водителем она не любила. А когда Плотникова что-нибудь не любила, никакие логические аргументы в расчет не принимались.

В доме было темно и тихо. Вика включила свет в прихожей, сбросила обувь и прошла в просторную гостиную. Повинуясь нажатию кнопки пульта, ожила телевизионная панель на стене. Плотникова налила себе виски в широкий стакан, подумала и бросила туда же несколько кубиков льда из морозилки. Издевательство над отборным молтом, но очень хотелось, чтобы виски стал холодным. По-настоящему холодным, чтобы даже зубы заломило. Она отхлебнула из стакана ароматную жгучую жидкость и на секунду прикрыла глаза.

«Огромный пустой дом. Никого. Кота себе завести, что ли? Или собаку? Какого, к черту, кота? Кто его кормить будет? А кто с собакой гулять? Завести мужа?»

Плотникова хмыкнула.

«Хуже, чем собаку… Однозначно. Привыкать к тому, что по МОЕМУ дому бродит какой-то чужой мужик? Нет… Будем считать, что свой шанс я упустила».

Она принялась переключать каналы. Сериалы к этому времени уже заканчивались, в эфир шли вечерние блоки новостей, но у Виктории Андроновны не было никакого желания их смотреть. Слишком долгое время она непосредственно принимала участие в их производстве. Люди, которые знают, как делается колбаса и политика, никогда не едят колбасу и не занимаются политикой. Но деваться было некуда – везде были или новости, или какие-нибудь дурацкие ток-шоу, а их Плотникова не выносила во стократ больше. Поэтому она щелкала пультом, беспорядочно меняя каналы, и брела сквозь эфирный шум без определенной цели, особо не вслушиваясь.

Конфликт в Кении…

Переговоры в Косово зашли в тупик…

Новый акт геноцида в Судане…

Россия поднимает мировую планку цен на газ…

Канадская молодежь требует социальных гарантий…

Трибуна в Раде заблокирована…