Машина с распахнутыми дверцами уже ждала их у входа. Михаил помог Насте усесться на месте пассажира, а сам сел за руль, сунув в ладонь кар-боя[74] несколько мелких купюр.

Город по-прежнему не спал. Машины, люди, горящие витрины работающих всю ночь магазинов. На повороте возле «Премьер Паласа» даже образовалась небольшая пробка.

– Едем домой? – спросил Сергеев.

– Давай прокатимся, – попросила она. – Ты не устал, Миша?

Он покачал головой.

– Давай, не спеша, на Кольцевую. И постоим на площадке, посмотрим на город.

– Давай, – согласился Умка, – выруливая на один из Радиусов.

Радиусами здесь называли прорезавшие город скоростные куски, ведущие на Большую Кольцевую – трассу, опоясывающую Донецк. В рабочие дни Радиусы и Кольцо были единственной возможностью попасть в разные части столицы. Журналисты писали, что все сооружение – надо сказать, действительно грандиозное, восьмиполосное, с десятками сложных многоуровневых развязок – обошлось Донецку в сумму большую, чем три годовых бюджета Конфедерации. Официального подтверждения от властей Восточной республики не последовало, зато последовал ряд уничижительных статей в прессе конфедератов, полных разного рода измышлений и рассказов о начавшемся недавно строительстве автобана Черновцы – Стрый. К успехам друг друга две части бывшей единой и неделимой относились ревниво и без игры в доброжелательность.

– Опусти верх, пока не холодно… – сказала Настя. – Последние теплые дни. Как жаль, что кончается «бабье лето». Я, наверное, уеду, когда начнутся дожди…

Повинуясь нажатию кнопки, крыша «Мерседеса» сложилась и ушла в багажник. Вечер действительно был теплым, в кокпит не задувало, но Настя поежилась и запахнула свое летнее пальто.

– Значит, ты опять вернешься? – спросила она.

Сергеев не ответил. Ответа, после всего сказанного, не требовалось.

– Тебе же за пятьдесят, Сергеев.

– Я знаю.

– Я не напоминаю тебе о разнице в возрасте, – произнесла она примирительно.

Михаил пожал плечами.

– Она есть. И я об этом помню.

– Мне все равно сколько тебе лет, Миша. Но тебе не должно быть наплевать. Сколько еще ты выбросишь из жизни? Год? Два? Пять? Сколько еще продержится твоя непризнанная республика? Вас же нет, Сергеев! Вас же ни для кого нет!

– Я есть, – возразил он. – И все остальные есть. И ты об этом знаешь.

– Что толку жертвовать собой ради того, у чего нет будущего? – спросила она жестко. – Если у нас будет ребенок через год, то у тебя еще есть шанс увидеть внуков. Если ты подождешь еще пять лет, то такого шанса может не быть. Время уходит, Миша. Не у меня – я еще молода и могу подождать. У тебя. Оно утекает, и каждый твой день, прожитый за колючей проволокой – это день, отобранный у нормальной жизни. Ты это понимаешь? Неужели ты не хочешь услышать, как твой ребенок назовет тебя папой? Никого не хочешь оставить на свете после себя?