И у Ангелины были силы. Не иначе, Бог давал. Она любила долго оставаться вечером в тишине храма. И в умиротворении рассматривать начертание будущей судьбы, связанной, возможно, с этим монастырем.

Но потом оказалось, что к каждому празднику нужно делать много дел, и всё надо успевать, – и на кухне, и просфоры печь, и кормить приезжих и рабочих, которые достраивают колокольню, а огород казался каким-то бескрайним, и пошла череда послушаний, от которых у Ангелины вдруг закружилась голова. На огороде – картошка, лук, морковь, огурцы, кабачки, тыква. Надо пропалывать и поливать. Надо заготавливать овощи на зиму, закручивать их в стеклянные банки, как когда-то они делали с матерью и сестрой, только в других количествах. Козы, за которыми надо присматривать. Были ещё две собаки и три кошки, которые тоже хотели есть, но их покормить иногда забывали. Собаки жили у входа в монастырь в будке, сидели на длинной цепи, и выгуливать их было некогда.

Поначалу Ангелине здесь всё нравилось. Потом – не всё. Матушка Степанида оказалась очень строгой, и от этого Ангелина впадала в нервозное состояние. Иногда матушка не сдерживалась и кричала на какую-либо из сестёр. Ангелина старалась не замечать, но не слышать было невозможно, и хотя это было обращено не на неё, она невольно втягивала голову в плечи и опускала глаза. В любой момент этот ураган мог обрушиться и на неё, и она заранее была виновата. Против гнева матушки у неё не было никакой защиты. Никаких прав, можно сказать. Трудовой кодекс здесь не действовал. Впрочем, он и не нужен был – здесь всё другое, здесь всё основано на доверии, любви и послушании. Поэтому если что не получается – сама виновата. И не уйдёшь – некуда. И в такие моменты, когда матушка на неё за что-то сердилась, Ангелина невольно становилась ещё более сутулой и начинала чувствовать себя подавленной, зависимой от милости настоятельницы. И понимала: в монастыре, конечно, всё хорошо, там благодать и мир… Но это когда всё хорошо. Но если ты в опале, ты – существо бесправное, и никакой гражданский кодекс тебе не поможет. Тут беги куда хочешь… Если есть, куда бежать. Или терпи и смиряйся, молчи. Впрочем, за этим ведь и пришла сюда. Да и матушка всегда опасалась чего-то – вдруг и её после всех трудов на благо этой обители выгонят отсюда, то есть «переведут».

И между сёстрами, как оказалось, тоже не было мира. Они часто ссорились, они в чём-то всегда завидовали друг другу и друг с дружкой соперничали. Матушка, однако, никого не выгоняла, – сами уходили. Не выдерживали и уходили. Неизвестно куда. Не иначе назад, в мир.

Уходили – а работа и хозяйство оставались. И Ангелину посылали то туда, то сюда, и всё надо было успевать. И работать, и молиться. Молиться и работать.

А ей вдруг с тоской стал вспоминаться Славик, стал приходить откуда-то из прошлого, – русоволосый, спортивный, и стало как-то вдруг его не хватать, как своей потерянной части, и она только теперь поняла, что его в её жизни больше нет. И ощутила пустоту. И она плакала, погружаясь в эту пустоту, вспоминая первую встречу с ним, и год жизни с ним, и даже снилось ей, что они по-прежнему вместе, едут куда-то на его мотоцикле, а когда просыпалась – обнаруживала это страшное произошедшее вдруг чудо в её жизни, – нет больше Славика, она одна, она может молиться и ходить в храм сколько хочет, и нет больше страшного греха невенчанного сожительства.

Когда же она поделилась этими переживаниями с матушкой, та только вздохнула: «И где бы мне взять таких, чтобы здоровые, работящие и без проблем?.. А то приходят – либо больные, что им самим уход нужен, а если здоровые, то обязательно у них страсти какие-нибудь…».

Так прошёл год. Казалось бы, незаметно, пустяк какой-то, а вдруг оказалось, что это много. Оказывается, время – это годы, и вместе с ними уходит жизнь. Страна медленно сползала в неразбериху девяностых, раскалывалась, менялась, и все надежды Ангелины вот-вот обрести стабильность терпели крах. Вернуться в прежнюю жизнь было уже невозможно – её просто не было. Иногда ей казалось, что в этом круговороте перемен есть только одно надёжное место – в монастыре или на приходе, возле батюшки. Только духовность и духовная жизнь – вот единственный остров, на котором можно укрыться от вихря обрушившихся перемен, которых, как и когда-то любимый ею рок-музыкант, она ждала.

Однажды в монастырь приехал некий человек по имени Виталий – молодой ревностный подвижник, который готовился в ближайшее время стать священником.

Ему было едва за сорок. По представлениям Ангелины, солидный возраст, и он казался ей взрослым и опытным. У него были жена и двое детей, а он мечтал стать монахом.

Он говорил серьёзно и умно, он много читал, и его слушали. Он говорил о подвигах святых. Вокруг него собирались люди – такие же ревнители подвижнической жизни. Он жил недалеко от Москвы и мечтал создать свой приход, общину по своим представлениями о правильной жизни, усвоенной им из духовных книг. А представления его были очень даже смелые: надо уходить от мира, жить вдали от суеты, своим трудом, руками зарабатывая себе спасение. Его слушали, потому что говорил он искренне и горячо.

Он писал наставления для новообращённых верующих. Маленькие духовные поучения он раздавал тем, кто мог попасть в круг его будущих духовных чад.

Ангелина понравилась ему сразу: всё делает беспрекословно, да ещё и шьёт к тому же мастерски. Он смотрел, как она мыла посуду, как она готовила обед, как она спокойно отвечала на все упрёки, и стал «просить» её у матушки. Просить, разумеется, в помощницы в свое хозяйство, в свою общину. Но больше всего его покорило её имя. Ангелина. Это в советское-то время получить такое имя… Не какая-нибудь Татьяна, Светлана или Ирина. Нет. Ангелина. Значит, особенный человек, ангельский, Богом избранный. Значит, будет кроток и послушен, как ангел. Побольше бы таких ангелин, они так нужны.

Но матушка сказала: она сама за себя не решает, здесь никто ничего не решает, у неё есть духовник, иеромонах такой-то, который как ей скажет, так она и сделает. А Виталий спросил у Ангелины. И Ангелина ответила: «Да я-то что. Как батюшка благословит».

И Виталий не поленился съездить к иеромонаху Нилу и просил, чтобы «отдали» ему Ангелину. И духовник согласился. И благословил Ангелину. И даже как будто был рад: вот и пристроили.

Ангелина сначала не поняла, как это. Это как в собственность. Да и спрашивать её, в общем-то, было ни к чему. По большому счёту всё должно было решиться, как будто её мнение и ни при чем здесь.

Может быть, так и должно быть. Куда пошлют. Как скажут. Никакой своей воли. Это путь духовный, так ведь? Так живут подвижники?

И она поехала.

Вот уже поднялось солнце, и стало жарко, и Ангелина невольно открыла глаза. В который раз она здесь, и что на этот раз она хочет, и ждёт, и что скажет?..

Тёмные силуэты в подрясниках отрешённо и в то же время деловито мелькают на фоне белых стен. Круглое солнце поднимается выше над монастырскими стенами, над куполами и колокольней, поворачивает тени, как стрелки часов, за которыми едва успевает время. А там, дальше, – посёлок и деревни, станция, город, дороги, которые уводят отсюда и приводят сюда.