- Кто ж к работе подходит наспех? К работе надо с чувством, с толком, с пониманием. Да и куда торопиться? Вон тут как хорошо, тихо, уютно, да и воздух свежий. Сейчас пройдемся, осмотримся. Я вот думаю надо б еще по тропе углубиться, породу посмотреть, размеры снять на глазок.

В бледном отсвете фонаря лица спутников понимающе кивают, губы растягиваются в приветливых улыбках, а в глазах, глубоко упрятанное, залегло одобрение. Затрапезник затрапезнику друг товарищ и брат, всегда поймет, всегда одобрит. Да и как не понять, если все одного корня - Прародителя потомки. А любой пещерник, в отличие от всяких там вершинников да людей, в работе знает толк. Если работа хороша - ни голод, ни холод не помеха, а уже если хороша оплата, то не помеха вообще ничего, пусть это твари с иглами вместо шерсти, или скачущие в потемках мертвяки!

Благодарно улыбнувшись, Шестерня отвернулся от спутников, нацелился взглядом на арку. Ничего сверхъестественного, обычная промоина в породе, каких перевидал сотни, если не тысячи. Лишь немного оббита по краям, для придания формы, но, и не приглядываясь, видно - мастер торопился: края срезаны неровно, даже под слоем пыли и налета заметны следы зубила, кое-где камень змеится трещинами - следами неловких ударов. Не работа - одно название. Еще бы глянуть, что там дальше...

Подхватив поставленный кем-то на земле фонарь, Шестерня шагнул в проход. Заплывшие натеками стены, россыпь мелких сталактитов над головой, крошево камня под ногами. Даже хорошо, что большая часть сопровождающих вернулись в деревню. Здесь, в узком пространстве, куда бы они разместились, страждущие идти с новым знакомым бок о бок, плечо в плечо? Остались лишь понимающие, что идут в отдаленье, любуясь работой мастера, те, что понимают важность работы, опасаясь толкнуть, сбить с мысли неуместным словом, помешать неловким жестом или случайным шумом. Понимают настолько хорошо, что даже идут бесшумно - ни шороха, ни скрипа.

Удивленный подобным тщанием, столь редким в обыденной жизни, Шестерня повернул голову и застыл. Позади пусто, ни тени, ни силуэта. Глаз не тревожат всполохи фонарей, а слух не улавливает звуков, ни шороха, ни говорка, лишь вязкая неприятная тишина. Шестерня открыл и закрыл рот. Вот так помощники... И это после участливых взглядов и дружеских слов, после стольких выпитых вместе чарок! Да как они посмели?! Или, щедрые на дружеские признания и клятвы верности, местные умолчали о чем-то другом, важном, о чем не принято говорить с чужестранцами? Что бродит в глубинах бесконечных троп, какие твари затаились в чреве камня, готовые вонзить в забредшего путника острые зубы, выпит живительные соки, оставив лишь пустую, увядшую оболочку? Может где-то здесь, поблизости, расположен вход в схрон? Или, это и есть схрон, куда, под видом тропы, его затащили проклятые пропойцы? Старые могилы, замшелые костяки, скребущие по камню когти...

Проход тоннеля обратился черной, бездонной глоткой, от тяжелого взгляда невидимых глаз шерсть на загривке встала дыбом, под мягкими лапами подкрадывающихся тварей заскрипели камушки. Втянув голову в плечи, Шестерня замер, замедленно повернул голову. На краю зрения что-то мелькнуло, быстрое, едва заметное. Ухо уловило шелест и хруст. Погружаясь в пучину кошмара, Шестерня осознал, звук доносится сверху. Тварь каким-то образом незаметно пробралась на свод, а быть может давно сидела, дожидаясь удобного мига, и сейчас, когда ничего не подозревающая добыча прямо внизу, подставив беззащитную шею, вот-вот прыгнет, вопьется, разорвет...

Чувствуя, как от ужаса немеют мышцы, а глаза вылазят из орбит, Шестерня сделал шаг назад, за ним еще один. Спина уперлась в твердое, мышцы напряглись, рванулись, преодолевая сопротивление. Издав жуткий скрип, доспех царапнул по камню, а мгновенье спустя на голову обрушилось мягкое, заверещало, задергалось, вырывая волосы, раздирая кожу, въедаясь сквозь шлем и кости черепа прямо в мозг.

Заорав дурным голосом, Шестерня рванулся что есть сил, замахал руками. В бликах рассыпающейся из фонаря блестающей пыли замерцали кровавые точки глаз, засверкали зубы, скрежещущий визг заполнил воздух, проник в уши, в голову, отдался болью в костях. Тоннель встал на дыбы, ударил в лоб с такой силой, что перед глазами вспыхнули алые искры. Земля зашаталась, норовя опрокинуть, сбить с ног, стены угрожающе накренились, затрещали, грозя похоронить под слоем рухнувших камней. Почва под ногами просела, начала расползаться. Визжа и изрыгая ругательства, Шестерня несся так, как не бегал никогда в жизни, уворачиваясь от падающих сверху булыжников, перепрыгивая жуткие трещины, отмахиваясь от впившейся в загривок кровожадной жути, на удивление цепкой и въедливой.

Шаги все тяжелее, грохот настолько силен, что заглушает все, легкие горят огнем, а горло пересохло настолько, что вместо яростного рыка рвется жалкий сип. Прыжок, тело пригибается, уворачиваясь от огромного булыжника, рывок, возникшая прямо под ногой трещина уплывает назад, удар ладонью - и разрывающее шею чудовище жалобно взвизгивает, на мгновенье замолкает. Нога с размаху бьет в камень, пальцы вспыхивают болью, но за миг до того от осознания неминуемой гибель вспыхивает ужасом разум. Тело с размаху бросает на землю, от сильнейшего удара лопаются внутренности, крошатся кости, и прежде чем угаснуть, в сознании успевает отпечататься все увеличивающая алая вспышка подземного огня, что миг спустя примет в себя бренное тело.