Он лежит, глубоко вдыхая вдруг странно знакомый запах простыней и подушки. Дополнительное одеялко, в которое он так любил уютно заворачиваться ребенком, заткнуто под матрас. Он инстинктивно тянется за ним, сворачивает уголок мягкой ткани в руке, подносит к лицу, закрывает глаза и делает вдох.
Это конец, понимает он. Узел его жизни развязался и пролег перед ним, словно ковровая дорожка, и теперь он совершенно ясно увидел и понял эту жизнь, все в ней стало столь очевидно теперь, задним числом.
Жаль, что нельзя прожить ее еще раз.
Вот открывается дверь. На Пита косо падает свет из облупленного коридора, а потом в комнату нерешительно входит какой-то другой человек, двигаясь медленно и осторожно, слегка прихрамывая, словно он ранен, а тело не совсем хорошо его слушается. Человек подходит к кровати и с трудом опускается рядом с ней на колени.
Посмотрев какое-то время на спящего Пита и явно пребывая в сомнениях, человек наконец принимает окончательное решение. Наклоняется над Питом и обнимает его так крепко, как только может.
И даже хотя Пит уже затерялся в куда более глубоких снах, он чувствует эти объятия, или, по крайней мере, воображает, что чувствует, и на миг ощущает, что понят и прощен. Будто наконец замкнулся круг или нашлось что-то давно потерянное.
Словно какая-то недостающая часть его наконец встала на место.
68
Когда Аманда приехала домой, там ее ждало письмо, но она не стала сразу его открывать.
По штемпелю тюрьмы «Уитроу» было совершенно ясно, от кого оно могло быть, а ей не хотелось прямо сейчас столкнуться с ним лицом к лицу. Фрэнк Картер двадцать лет преследовал Пита – насмехался над ним, играл с ним, – и будь она проклята, если собирается читать, как он ликует в день смерти Пита! Хотя, конечно же, вряд ли Картер об этом знал, посылая письмо. Впрочем, этот человек, похоже, всегда обо всем узнаёт каким-то образом…
Да и пошел он в жопу. У нее есть другие, более важные дела.
Оставив письмо лежать на кухонном столе, Аманда налила себе изрядную порцию вина и подняла бокал.
– За тебя, Пит, – тихонько произнесла она. – Доброго пути!
А потом совершенно невольно расплакалась – что было просто дико и невообразимо. У нее никогда не было привычки разводить сопли. Аманда всегда гордилась своим спокойствием и хладнокровием. Но сейчас-то рядом все равно никого не было, так что она решила дать себе волю. Сразу стало лучше. Через какое-то время она осознала, что плачет даже не по Питу – просто позволяет всем эмоциям последних нескольких месяцев вырваться наружу.
Хотя да, по Питу. Но и по Нилу Спенсеру. По Тому и Джейку Кеннеди.
По всему этому.
Это было так, словно она задержала дыхание на несколько недель, и теперь эти всхлипы были теми живительными глубокими вдохами, в которых она так отчаянно нуждалась.
Допив вино, Аманда налила себе еще бокал.
Поговорив с Томом и сознавая, что именно делает, она подумала, что напиться сейчас – это наверняка не то, чего Питу в данный момент хотелось бы. Но он бы все равно понял. Вообще-то она даже могла представить себе понимающий взгляд, который он бросил бы на нее, увидев ее такой, – это был бы в точности такой же взгляд, который он иногда бросал на нее в других ситуациях. Взгляд, который говорит: «Ну да, я тоже все это проходил, и мне все понятно, но это ведь не то, что сейчас стоит обсуждать, точно?»
Он бы понял, это да. Дело Шептальщика отобрало двадцать лет его жизни. После всего, что произошло, как представляла себе Аманда, это могло в итоге сделать с ней то же самое, если б она не была осторожна. Хотя, наверное, это нормально – может, даже так, как и должно быть. Некоторые расследования остаются с тобой, глубоко вонзив в тебя свои когти и продолжая упорно висеть на тебе, и постоянно приходится волочить их за собой, сколь упорно ты ни стараешься от них избавиться. Раньше Аманда всегда воображала, будто невосприимчива к чему-то такому – что будет неуклонно карабкаться наверх, подобно Лайонсу, и никакая тяжелая ноша, как у Пита, не будет тянуть ее вниз, – но теперь-то знала себя немного получше. Это то, что ей предстоит тащить на себе достаточно долгое время. Такой вот разновидностью копа она оказалась. Совершенно не хладнокровной и не здравомыслящей.