— Пусть он будет не Марио, а Транио, — мечтательно, словно вспоминая нечто приятное, сообщил Смотритель, то есть граф.
— Зачем? — по-прежнему не понял Уилл.
— Тебе что — жалко? — сварливо спросил граф. — Ну, вспомнил человек Падую, вспомнил друзей…
— Да на здоровье, — легко согласился Уилл, беря перо и исправляя текст.
А Смотритель облегченно вздохнул про себя: в каноне слугу звали именно Транио. И, не исключено, Уилл и сам бы впоследствии решил поменять имя, поскольку текст, им прочитанный, немало пока отличался от канона, но Смотритель в этом малом случае почему-то решил не ждать милостей от природы в лице воспитанника.
А вообще-то, говоря высокопарно, душа его пела и смеялась, а если попросту, пожиже стилем, то он был невероятно счастлив, как всегда бывал счастлив, когда очередной проект получался даже не по оптимуму, а вовсе по максимуму: что задумал, то и сделал. Задумал он сотворить Шекспира — сотворил. Чем не ровня Создателю?..
И тут он внутренне засмущался, открестился от пошлого богохульства, собрал высокие (и глупые) чувства в кучку и выбросил… куда?., а за окно и выбросил, никто не заметит, там и без них мусора — горы, убирают улицы нерегулярно и скверно. Пустив в себя первый (незваный, но приятный) импульс радости (пополам с жирным самодовольством), он, многажды испытывавший сей импульс, прекрасно знал: это всего лишь — Начало, пусть даже и с прописной буквы, а работа (вся-вся-вся!) — еще впереди, ибо сотворить Гения — лишь холодная техника, коей он (как и его коллеги по Службе) владел отменно, а вот выстроить Миф про Гения — это работенка для сильных духом. То есть: терпеливых, последовательных, небрезгливых, предусмотрительных, изобретательных, толерантных ко всем и всему, общительных, остроумных, неунывающих… а-а, долго продолжать!
Короче, все это — он, Смотритель.
— Что значит — неплохо? — возмутился Уилл. — Гениально! Старик Бербедж умрет от восторга и счастья.
— И кто ж тогда тебя поставит на театре? — поинтересовался Смотритель, поднимаясь наконец с грязной постели и подходя к влюбленному в себя драматургу. — Ну-ка, дай… — Забрал у того листы.
Что это были за листы! Кляксы, размазанные по странице, съезжающие вверх-вниз строчки, плохо читаемые буквы, а ошибки!..
Смотритель был силен в староанглийском…
(стал силен с недавних пор, пока готовился проект)…
и ему, грамотному, тяжко было смотреть на это рукописное творение, он вмиг порадовался, что ни один лист шекспировских рукописей пе дошел (не дойдет) до потомков. Хотя… Нет, Смотритель по-прежнему не собирался, не имел права хоть в малости изменять миф. Просто он также вмиг оправдал подопечного: мало ли в Истории литературы гениев, не друживших с грамотой или чистописанием? Хватает и хватало. И нечего потомкам, которые так и норовят опустить (сбросить с котурнов) любого великого предка, давать для того повод.
Не дошли до потомков рукописи? Так и будет!
А как иначе может быть? История, изучаемая (и почти всегда корректируемая) спецами из Службы, всегда и закольцована во времени. Вот объяснение. Я (Смотритель, к примеру) знаю, что когда-то в прошлом было —
(лучше — опосредованным, но бывает — непосредственным)…
этого События.
Как в старой песне: любовь — кольцо…
— Ты же сказал, что хорошо учился в школе, — произнес Смотритель раздумчиво, перебирая исписанные листы. — Трудно предположить…