— Точно.

— Да где это видано, прикапывать человека, как собака прикапывает кость! Кем бы его ни считали в Колорадо, нам-то он ничего плохого не сделал.

— Верно, шериф. Он был отличный парень. Похороним по-людски.

— Вам просто лень лишний раз шевельнуть лопатой. Черт с вами, лодыри, тащите его в часовню.

Голоса исчезли, постепенно размываясь в тишине. Вместе с голосами ушла и боль. «Всё, конец, — подумал Гончар. — Сейчас отключится мозг, и всё. А где же обещанные картины прошлого? Почему не проносится перед мысленным взором вся жизнь?

Нет, это еще не смерть. Смерть приходит вместе с туманом. И туман перенесет меня обратно, в покинутый мир. Возможно, перенесет только для того, чтобы оставить мое тело на обочине Пулковского шоссе. Ну и пусть. Только бы не оставаться навеки погребенным. Лежать в могиле, и понимать, что лежишь в могиле. Наверно, это и есть ад. Неужели я не заслужил ничего, кроме ада? Ребята, не надо меня хоронить»…

Он вдруг понял, что не злится на шерифа. Палмер исполнял свой долг. Одно дело Форман, наемный убийца, и совсем другое — парочка полицейских. Конечно, он обязан был оказать им содействие. Итак, шериф прощен.

А Штерн? Ты и его сможешь простить?

Легко. Да, он всегда стреляет в спину. Так он убил Харви Дрейка и Бена Смоки. Возможно, что из-за него погибли и другие парни. Да, это подло. Но пусть его судят те, кого он убил. Если они попали в ад, то, само собой, сейчас они вспоминают Штерна особо теплыми словечками. Ну, а если Харви вместе с Беном ухитрился пройти чистилище и уже начал бесконечное путешествие по всем кругам рая? Тогда выходит, что Фредерик Штерн оказал им неоценимую услугу.

«Я сам виноват перед ним, — подумал Степан. — Я хотел его убить. И при случае обязательно убил бы. Так чем я лучше его? Прости меня, Штерн. Но когда я вернусь, (а я вернусь!) — постарайся больше не попадаться мне на пути».

Перед ним проплывали лица множества людей, и перед каждым он в чем-то был виноват. Что это? Эскалатор в метро. Степан бежит вниз по ступенькам. Он торопится, а на пути стоит тетка в вязаной шапке с начесом, она загораживает проход, и он, протискиваясь, раздраженно толкает ее локтем — едва заметно, но толкает, и мельком замечает ее серое лицо…

«Вот оно, началось, — понял Степан, — те самые картинки прошлого. Потом впереди загорится свет, появится туннель, и больше ничего не будет. Сто раз читал про клиническую смерть. И каждый раз — не до конца. Все рассказчики возвращались, остановившись на самом интересном месте. Кажется, сейчас я узнаю продолжение…»

«А где же колечко?» — послышался голос Мелиссы, и чернота перед глазами вдруг заиграла искрами. Они кружились, оставляя за собой мерцающие следы, и от этих огоньков ему стало тепло и спокойно.

«Нет, я не умер. Я не могу умереть. Меня ждет невеста. Я не могу ее обмануть», — думал он, чувствуя, как постепенно возвращается откуда-то.

— Да, это он, — сказал кто-то. — Я его забираю.

— Это еще зачем?

— У него есть сыновья. Они должны проститься с отцом. Мы сами его похороним.

— Да где это видано, чтобы индейцы хоронили белого!

— Не спорьте с ним, парни. Черт с тобой, краснокожий. Забирай.

И снова все погасло и отступило. Но теперь Степану казалось, что он куда-то летит. Нет, не летит. Под спиной подрагивали шершавые доски. Кто-то плакал навзрыд, тонким, детским голоском. Нет, это не детский плач, это визг раненого зайца. Как он визжит! Душу выворачивает!