— В молодости я видел Никиту Хрущева. Он выступал перед народом во всех уголках Советского Союза. Он упивался восторгами толпы. Сугубо внешние, низкопробные проявления действовали на него, как наркотик. Он даже ездил в Америку и там умудрился забраться в Диснейленд. Однако тогда я принимал все за чистую монету и считал его настоящим героем. Человек, живущий иллюзиями, интересовавшийся всем, что происходит повсюду в мире, за исключением своей собственной страны, вызывал у меня искреннее восхищение. Так продолжалось до тех пор, пока однажды я не услышал от отца слова, вначале показавшиеся мне кощунственными. Он материл Хрущева на чем свет стоит. “Культ личности, на создание которого Хрущев затрачивает столько времени и энергии, представляет собой серьезную и насущную угрозу”, — говорил он. — “Хрущев слишком много говорит о Хрущеве, — добавил тогда отец. — Он, как обезьяна, подражает во всем американскому президенту Кеннеди. Война между Советским Союзом и Америкой не имеет никакого отношения к народам и идеологиям. Нет, это война двух раздутых эго”.

Малюта начал есть, очевидно вспомнив о том, что пить не закусывая все равно что признать себя алкоголиком. Это, однако, не помешало ему продолжить свое повествование.

— После этого я на два дня заперся у себя в комнате. Я ничего не ел и ни с кем не виделся. Я размышлял о Хрущеве и о том, что мой отец сказал про него. Постепенно я начал понимать, что отец прав. Хрущевым двигало его эго — крайне опасная привычка для лидера такой страны, как Советский Союз.

Даниэла глубоко вздохнула.

— Не думаете ли вы, что опрометчиво вести подобные разговоры?

Малюта резко вздернул голову. Сейчас он походил на ястреба, разглядевшего свою жертву в траве с высоты в полмили. Ужасный взгляд, принадлежащий не человеку, но отвратительной Медузе, парализовал Даниэлу. Тоненькая струйка пота сбежала вдоль ее позвоночника, в то время как в ее голове молнией промелькнула мысль:

Этот человек внушает мне настоящий ужас.Она изо всех сил напрягла волю, стараясь навести порядок в смятенных чувствах, ибо знала что этот самый страх может погубить ее.

— Вы интересуетесь моим мнением, товарищ генерал? — подчеркнутое ударение, сделанное на последние слова, яснее некуда показывало, что он ни в грош не ставит ее звание. И вновь она подумала: Видимо, оттого, что я женщина.

—Вовсе нет, — ей было очень непросто заставить свой голос звучать твердо и уверенно. — Я просто беспокоюсь из-за не совсем подходящей обстановки. Здесь...

— Здесь так шумно, что никакому микрофону не под силу уловить хоть одно слово из нашей беседы. — Он продолжал внимательно изучать выражение на ее лице.

— Вас действительно беспокоит именно эта причина?

Она даже не шелохнулась, стараясь все время держать голову прямо.

— Что вы имеете в виду?

Малюта бросил в рот очередной кусок осетрины и пожал плечами.

— Народ любит его. Геначеву еще только пятьдесят пять. По кремлевской шкале он совсем молод. Он демонстрирует людям свою энергичность, и те отвечают ему взаимностью. Он объявляет, что внесет коренные изменения в сельскохозяйственную систему. Экономика, экономика и еще раз экономика. Он только и делает, что разглагольствует о ней. Четыре процента прироста валового дохода, без каких бы то ни было сокращений военных расходов — вот что он обещает народу. Да-да, товарищ генерал, народу. После чего отправляется вместе с женой и дочкой на парады, смотры. В Художественном театре они недавно втроем спустились в партер и сидели там вместе с остальными зрителями, вместо того чтобы, как повелось, смотреть спектакль из ложи.

Он запустил руку во внутренний карман пиджака и извлек оттуда несколько глянцевых журнальных страниц.

— Еще не успели посмотреть?

Даниэла взяла из его рук обложку и большую статью из последнего номера “Тайм”. Она увидела семейное трио Геначевых, счастливо улыбающихся на каком-то официальном приеме, и толпу на заднем плане, восторженно взирающую на них. “Советская семья номер один” — гласил размашистый заголовок. Она вернула страницы Малюте, не читая.

— Осталось совсем маленькое пространство, в котором пока можно еще маневрировать, — продолжал он, откладывая страницы в сторону. Он прикасался к ним так, точно они были отравлены. — С каждым днем этот наш вождь “нового поколения” прибирает к рукам все больше и больше власти. С каждым днем его культ личности разрастается. Геначев основное внимание уделяет внутренней политике, не отдавая себе отчета в том, какие усилия потребуются для того, чтобы вновь сдвинуть эту страну с места. Одними словами, брошенными в народ, не добьешься четырех процентов прироста в экономике. Зато он совершенно перестал уделять внимание делам на международной арене. Геначев игнорирует китайскую угрозу, забывает про афганскую войну. После целого десятилетия постоянных и заметных успехов мы испытали болезненную и, боюсь, почти невосполнимую потерю авторитета в Африке. Мы утратили контроль, даже тот, что имели, над Южной Америкой, и все попытки навести порядок в Юго-Восточной Азии имели плачевный исход. И на что же тратит свое время Геначев? Вместо того чтобы обратиться к решению насущных вопросов, он “сближается” с народом, болтает с фермерами, уверяя их, что скоро от былых трудностей не останется и следа. — Он фыркнул. — Еще немного, и мы начнем раздавать субсидии частным фермам, как в Америке.

Малюта крепко стиснул кулак.