Потом Карлос приказал Кэри напечатать еще одно послание, на этот раз по-французски. Это было довольно бессвязное коммюнике, явно носившее признаки стиля Хаддада и занимавшее семь страниц. Арабский народ, провозглашал манифест, является жертвой страшного заговора, призванного обеспечить победу силам сионизма. В заговоре участвуют американские империалисты, сионистские агрессоры и некоторые арабские правительства, которые стремятся сломить сопротивление палестинских революционеров и посеять раздор в арабском мире. В коммюнике также заявлялось о невозможности заключения каких-либо договоров, ведения переговоров и признания Израиля; капитуляция перед лицом израильской оккупации “арабской земли Палестины” была исключена. Манифест требовал вторжения в Израиль египетской армии с созданием единого ирако-сирийско-палестинского фронта на северо-востоке. В нем заявлялось о необходимости восстановления арабского единства и выдвигалось требование использовать “нефтяные ресурсы на благо арабского народа и других народов «третьего мира»”.

Когда Кэри закончила свою работу, Карлос велел ей взять письмо и манифест и передать их властям. По дороге она должна была помочь выбраться из здания раненому полицейскому. Это было пугающее задание для Кэри. Сжимая в руке послания Карлоса, она прошла темным коридором и нашла раненого Леопольдера, несмотря на отсутствие света. Она сказала ему, что террористы согласны, чтобы он покинул здание при условии, что его подразделение прекратит стрельбу. Леопольдеру, группа которого отступила вниз по лестнице, ничего не оставалось, как принять это условие. Выполнив свою задачу, дрожащая Кэри с криком: “Не стреляйте! Не стреляйте!”, наконец, вышла на улицу.

Карлос чувствовал себя настолько уверенно в ожидании ответа на свое послание, что пренебрег теми правилами, которые он еще недавно пытался вдолбить Кляйну, и отпустил австрийскую секретаршу, с которой началась истерика. Потом он небрежно оставил на столе заряженную “беретту” рядом с группой министров и отошел в сторону с автоматическим пистолетом. Если бы кто-нибудь по недомыслию попробовал бы ее схватить, Карлос тут же застрелил бы его, попутно ранив окружающих. “Мне нужно было выявить агентов службы безопасности”, — говорил он позднее в свое оправдание. Это была одна из характерных забав Карлоса: он любил играть жизнью заложников. “То нам казалось, что все обойдется, а потом нас охватывала уверенность, что смерть неминуема”, — вспоминал венесуэльский министр нефти Эрнандес Акоста, который попросил Карлоса вернуться за своим пистолетом. Другой делегат сессии сравнивал их положение “с состоянием гостей на жуткой вечеринке, с которой никому не дано уйти”.

Австрийцам, знавшим, что конференц-зал начинен взрывчаткой, а всех заложников держат на прицеле, не оставалось ничего другого, как вступить в переговоры. Белаид Абдессалам, министр по делам нефти Алжира и врач по образованию, передал представителям правительства, ожидавшим на цокольном этаже, требование Карлоса немедленно госпитализировать Кляйна для оказания ему срочной помощи. Предварительно Карлос выпотрошил все карманы Кляйна, чтобы полиция не смогла найти никаких бумаг, удостоверяющих личность раненого террориста. Затем алжирский министр сопроводил Кляйна по лестнице вниз, помогая ему держать руки поднятыми вверх. Когда Кляйна, зажимавшего правой рукой рану, а левой прикрывавшего лицо, несли на носилках к машине скорой помощи, полицейский спросил его по-немецки: “Вы заложник?” Кляйн, стараясь изо всех сил, ответил ему по-английски: “Моя кличка Энджи”, после чего потерял сознание. Он оказался исключительно живучим. На операционном столе хирург обнаружил, что пуля, находившаяся внутри, повредила не только толстую кишку, но еще и поджелудочную железу и одну из артерий.

Карлос потребовал, чтобы посол Ливии в Вене выступил в качестве посредника, однако тот в это время находился в Венгрии. Тогда функции посредника предложил взять на себя иракский поверенный в делах Рийад аль-Аззави, и его кандидатура была принята как австрийцами, так и Карлосом, который встретил его вызывающим заявлением: “Передайте им, что я из Венесуэлы и меня зовут Карлос. Скажите, что я ~ тот самый знаменитый Карлос. Они меня знают”. С этой минуты все переговоры проводились через аль-Аззави, который передавал требования похитителей австрийским властям, расположившимся на цокольном этаже здания ОПЕК. Единственный доступный телефон находился в комнате швейцара. Поэтому стороны оповещали о случившемся всех членов организации по очереди.

Карлос непреклонно стоял на своем: он требовал самолет с экипажем, возвращения раненого Кляйна, которого он хотел забрать с собой, радио, двадцать пять метров веревки и пять пар ножниц. Если требования не будут выполнены или правительственные войска окажутся настолько глупы, что попробуют штурмовать здание, он начнет расстреливать заложников.^{176} Посредник сообщил Карлосу, что врачи общедоступной больницы, где полицейские сфотографировали Кляйна и взяли у него отпечатки пальцев, настаивают на том, что Кляйну нужен месяц на реабилитацию, добавив, что жизнь того зависит от аппарата искусственного дыхания. Карлос повернулся к членам своей группы, чтобы обсудить это. Решение было принято единогласно. “Пусть умирает в самолете, — заявил Карлос. — Мы вместе пришли и вместе уйдем”.^{177}

Требования Карлоса были переданы канцлеру Австрии, социалисту Бруно Крайскому. Вертолетом ВВС его доставили в Вену, испортив ему рождественские каникулы, которые он с семьей проводил на горном курорте в 600 километрах от Вены в местечке Лех, чтобы он разрешил ситуацию, которую сам он впоследствии называл “исключительно трудной".

В три часа дня пополудни, через три часа после того, как прогремели первые выстрелы, Карлос вывел шейха Ямани из конференц-зала в небольшую комнату. Из всех заложников Ямани был самой знаменитой личностью. Будучи главным инициатором нефтяного эмбарго, которое привело к резкому изменению роста цен на топливо, он уже в течение многих лет вызывал ужас у западных стран. Однако принятое весной 1974 года решение снять эмбарго навлекло на него гнев палестинских экстремистов. Народный фронт надеялся, что это эмбарго позволит поссорить Израиль с такими его союзниками, как Вашингтон. Двусторонняя ненависть Запада и Хаддада к шейху Ямани делала его идеальной мишенью.

Ямани не сомневался в том, что его собираются расстрелять. Поэтому он очень удивился, когда Карлос принялся его успокаивать и чуть ли не петь ему дифирамбы. Но вскоре эта маска слетела с него. Карлос заявил, что судьба Ямани должна была послужить уроком Саудовской Аравии. И несмотря на то, что лично он, Карлос, глубоко уважает шейха, у него нет выбора и ему придется убить его. Если австрийские власти откажутся зачитать по радио переданное им коммнюнике и не предоставят самолет, он будет убит в шесть часов вечера, после чего его тело будет выброшено на улицу. Человек такого ума и мужества, с пафосом заключил Карлос, не станет держать зла на своих убийц и сможет понять все благородство их целей и намерений.

“Как у вас только язык поворачивается сначала говорить, что вы меня убьете, а потом требовать, чтобы я не держал на вас зла? — осведомился шейх. — Вы пытаетесь меня к чему-то принудить”.

“Вас? С чего бы мне давить на вас? — воскликнул Карлос. — Я хочу оказать давление лишь на правительство Австрии, чтобы выбраться отсюда. А что касается вас, то я просто ставлю вас в известность о том, что происходит”.^{178}

Ближе к вечеру Карлос окончательно расслабился. Министрам и официальным лицам было позволено свободно выходить из конференц-зала в туалеты, не спрашивая на то особого разрешения. Веревку, полученную от австрийцев, сложили в углу комнаты. Радио, которое посредник из иракского посольства принес из своего дома, работало в другом конце зала, и члены группы Карлоса по очереди слушали сообщения о своем налете в ожидании, когда Крайский передаст их коммюнике. Карлос дружелюбно болтал с присутствующими на арабском, французском и испанском языках. Он понимал немецкую речь, но воспользовался этим языком лишь единожды, когда вежливо спросил одного из заложников, достаточно ли им сигарет.

Карлос сообщил заложникам, что он ведет непримиримую борьбу с капиталистическим обществом, и объявил себя лидером, который должен привести свои войска к окончательной победе. “Что до меня, то я просто солдат и довольствуюсь палаткой”, — заявил он. Когда делегат от Габона, подойдя к Карлосу, назвал свое гражданство, Карлос успокоил его: “Вам нечего беспокоиться. Против вас мы ничего не имеем. Вы защищаете страны «третьего мира»”. Иранскому министру нефти Карлос сказал, что это нападение на ОПЕК не является последним, и похвастал, что в его, Карлоса, распоряжении есть еще сорок коммандос, готовых в любую минуту организовать нападение в любой точке земного шара.

К пяти часам коммюнике все еще не было оглашено по радио. Карлос подошел к шейху Ямани и с улыбкой напомнил ему о недавнем разговоре. “Мое настроение изменилось, и я уже начал меньше бояться, — вспоминал шейх. — Я начал думать не о себе, а о своей семье, детях и близких; о тех, за кого я был в ответе. Я написал им прощальное письмо и объяснил все, что я хотел сделать”.^{179}

Канцлер Австрии согласился передать сообщение Карлоса по радио лишь в 6:22 вечера. Оно не могло произвести большого впечатления на австрийскую публику, хотя в нем и выражалось “сожаление по поводу того затруднительного положения, в которое данная операция поставила миролюбивый народ Австрии”. Австрийский диктор зачитывал его серьезным голосом на смехотворном французском языке каждые два часа до четырех часов утра следующего дня.