— Говори как думаешь… — попросила ее Поляша. — Мне нужно пойти. Если в доме хоть что-то еще хранит его тепло… Моего сыночка… Я отыщу это, принесу сюда, вымолю его жизнь у болота. Я могу успеть! До полной луны седмица… Успею!

— Успеешь, — кивнула Веста. Длинная коса — смоль с ледяными нитями седых волос — качнулась за ее спиной. — Если найдешь, если поспешишь… Но, ступив на землю рода, идти тебе обратно по лесу человечьими ножками по корягам да кочкам.

— Знаю.

— Лес тебя не примет, мертвая ты для него, он тебя проводил, он с тобой простился. Будет тебя и зверь хромоногий гнать, и осина столетняя упадет, чтобы путь твой преградить.

Поля тяжело сглотнула, пересохшее горло отдалось колючей болью. Под землей, в болотной топи, надрывался ее сыночек.

— Знаю.

— Не обернуться тебе лебедушкой, пока не вернешься, пока ноженьки израненные в озеро не опустишь… А коль до седьмой ночи не возвратишься… Так лес тебе припомнит, что мертвая ты. Упадешь бездыханная да бескровная.

Оленька изо всех сил сжала ладонь сестры, зло обернулась на голос Весты.

— Что ж ты ее пугаешь? Не жаль совсем?

— Жаль мне тех, кто не выбирал свой путь. Кого силой привели, на колени поставили да горло вспороли. — Веста оставалась равнодушной, но березонька за ее спиной зашумела, закачалась без ветра. — Нас с тобой мне жалко. А сестрица сама в род пришла, душегубцу сына подарила. А теперь вот обратно просится. К живым.

— Прекрати… — Оленька поджала губы, отвернулась, прогоняя липкий след злых, правдивых слов. — Не надо так. Сестры мы.

— Сестры. — Веста глубоко вздохнула, усмиряя гнев, веточки березы в последний раз скрипнули и опали. — Потому и прошу сестру свою не творить беды. Оставайся, Поля. Время смутное, ты нам здесь нужна.

Но Поля ее не слушала. Всем телом, прижатым к земле, она чуяла, как волнует лес отчаянный плач покинутого ребенка. Ее ребенка. О чем говорить тут? Зачем спорить с безродными, бездетными да неживыми? Пусть и сестры они названые, но за лесом другая ее сестра отдала болотной твари рыжего мальчика. Не отменить этого, но, если поспешить, можно исправить.

— Простите, милые, — вздохнула Поляша, поднимаясь на ноги. — Нет у меня выбора. Я должна. — Задержала взгляд на Весте, замершей у березы. — А коли не вернусь к седьмой ночи, так тебе, сестра, наряжаться в смоль да темень.

Та глаз не отвела, только кивнула чуть заметно, мол, слова твои услышала и я, и сестры наши, и тот, что спит на самом дне озера жизни и не думает пробуждаться.

Поляша в последний раз обняла притихших берегинь, легонько поцеловала окаменевшую от горя Милку, сделала первый шаг в сторону, сделала другой… И вот уже взлетела над озерной поляной смоляная тень лебедицы, беззвучная в горе своем, сильная в праве решения.

Плач вел ее над лесом — все дальше от озера, все ближе к дому. Как отыскать в нем, враждебном и чужом, вещь, которая помнит тепло сыновьей ладошки, Поляша не знала, но продолжала лететь. Крылья становились все тяжелее, над глубоким оврагом Поля почти уже рухнула на землю не в силах совладать с недоброй волей этих мест, но дотянула до зарослей орешника. Когда ее ступни опустились на землю, боль пронзила Полю, будто тяжелая стрела, пущенная в упор.

Это лес отказывался принять ее, поминая, что мертвая она да оплаканная им.

— Ты уж потерпи, я ненадолго, — попросила его Поля и зашагала вперед — там лещина редела, уступая место родовой поляне.

Голые ступни полыхали холодным огнем, но что берегине боль? Что ей оковы старых законов? Почему мертвому не подойти к дому живых, если живые эти так легко отдают свою кровиночку мертвым? Поля шла вперед, властно расправив плечи, будто ей не страшно. Когда из-за колючих веток шиповника на нее зыркнули красные угольки глаз игошки, Полина скрипнула зубами, и тот скрылся как не бывало.