Я сидела за сосновым кухонным столом, прижавшись к буфету, набитому синей и белой фаянсовой посудой. От большого куска лимонного кекса осталось несколько крошек, и я, отодвинув тарелку, придвинула стопку фотоальбомов.
Раскрылись коричневые измятые страницы. Сердце закололо, и я прижала руки к груди. Семейные фотографии моей не существующей больше семьи – у меня при виде их всегда перехватывало дыхание. Я всячески старалась избегать этого испытания, но сегодня нужно было отобрать несколько фотографий для школьного проекта. Дедушка стоял сзади, положив руки мне на плечи, пока я молча листала страницы. Я водила пальцами по лицам. Мы выглядели как обычная семья: мама, папа и я. Рождественские коробки с конфетами и летний отдых на пляже с песчаными замками. Когда-то мы были обычной семьей. Сейчас мне этого не хватало. Я задержалась на фотографии, где я стою между мамой и папой на пляже, и они, улыбаясь, гордо держат меня, словно выигранный трофей, а ветер треплет их волосы. Мне, наверное, года два, по подбородку стекает мороженое, и я протягиваю вафельный рожок в сторону фотокамеры. Снимок так хорошо ухватил момент времени, что я буквально ощущала солнце, видела разбивающиеся волны, слышала чаек. Ощущение дома. Было еще зернистое фото, где мы с папой сидим за завтраком, а перед нами кружки с горячим шоколадом и шапкой взбитых сливок и зерновые хлопья. Папа готовил для меня настоящий горячий шоколад. «Никакой порошковой дряни для моей девочки». У него была специальная кастрюлька, только для молока, и он долго размешивал в ней куски шоколада «Кэдбери», пока молоко не становилось густым и коричневым.
– Вот эта. – Я вынула фотографию из пластикового кармашка и прибавила к стопке фотографий дедушки и бабушки, мамы и разнообразных тетушек и дядюшек, которых, кажется, никогда не встречала и чьи неразборчивые имена на рождественских открытках никогда не узнавала.
– Должно быть, ты по ним скучаешь. – Дедушка сел рядом со мной. – Так не должно быть. Твоя мама опять звонила вчера вечером. – Он накрыл рукой мою руку. Его ладонь была теплой и влажной.
– Не хочу о ней говорить. – Желудок свело при мысли о том, что я наделала, и я отдернула руку.
– Тебе надо говорить о ней. Разложить все по полочкам у себя в голове.
– Я ведь говорила об этом с Полой в свое время, не так ли? Какой был смысл ходить к дурацкому психотерапевту, если и с тобой приходится говорить о том же?
– Не ругайся, Грейс.
Ножки стула заскрипели по плиточному полу – это я отодвинулась от стола и встала.
– Пойду к Чарли.
– Подожди. – Бабушка выставила руку, точно полицейский, останавливающий движение. Прислонившись к дверному косяку, я выжидала, постукивая пальцами по деревяшке, глядя, как она кладет громадный кусок бисквита на кусок фольги и заворачивает. – Возьми с собой. Эту девочку надо подкармливать. – Если послушать бабушку, то никто нормально не питается, кроме нас. – Может быть, ты хочешь пригласить ее поехать с нами на каникулы в этом году, мы едем за границу.
– Правда? Куда? – Любопытство подняло мне настроение. Я скрестила пальцы за спиной:
– На остров Уайт.
– Айви, это не заграница. Я тебе объяснял. – Дедушка подмигнул мне, и я не смогла удержаться, чтобы не улыбнуться в ответ.
– Если это не заграница, тогда почему мы должны садиться на паром, чтобы туда добраться, а? Объясни мне.
Пластиковый пакет из магазина «Теско», туго набитый фотографиями и кексом, стучал по ногам, пока я неслась через деревню, мимо жужжащих газонокосилок и садовых шлангов, поливающих чумазые машины. Кроссовки шлепали по бетону, я бежала все быстрее и быстрее, стараясь изгнать из головы слова дедушки. Моя жизнь казалась расколотой надвое. На «до» и «после».
Когда я добралась до главной улицы, футболка взмокла от пота, и я привалилась к почтовому ящику, чтобы отдышаться. До меня донесся взрыв смеха. Это Шиван вышла из магазина «Бутс» со своей младшей сестрой Эбби. Я хотела крикнуть «Привет!», но Шиван, приложив ладонь к уху Эбби, что-то ей сказала. Они посмотрели в мою сторону и захихикали. Я захлопнула рот и принялась сосредоточенно изучать расписание выемки писем, осознавая, что щеки у меня, вероятно, такого же цвета, как почтовый ящик, и жалея, что не срезала дорогу через парк – но бабушка не любит, когда я хожу там одна. «Там всякий сброд», – говорит она, но в дневное время в парке обычно полно слащавых карапузов и озабоченных мамаш. Я не очень понимала, что Шиван имеет против меня, но она никогда не относилась ко мне так доброжелательно, как Чарли и Эсме, и с каждым годом она становилась все недружелюбнее. Эбби и Шиван нырнули в кафе, и я торопливо проскочила мимо его витрины, опустив голову и ссутулившись.
Дом Чарли был зажат в ряду викторианских террасных домов из красного кирпича, с общим выходом нескольких дымовых труб. Там раньше жили рабочие старой текстильной фабрики. Фабрики давно не было, ее здание сейчас занимала начальная школа, но дома остались.
Газон перед домом зарос высокой травой и крапивой, поэтому, пробираясь к входной двери, я подняла руки. Проигнорировав дверной звонок – по-моему, он никогда не работал, – постучала дверным молотком. Чешуйки черной краски отслаивались от двери и, порхая, падали на порог. Я ждала, и как раз в тот момент, когда собиралась постучать снова, услышала стук каблуков-шпилек, позвякивание браслетов, и дверь со скрипом распахнулась.
– Привет, Лекси. – Мать Чарли прижалась к стене, и я просочилась в прихожую. Лекси встряхнула руками: