А вечером я сидела одна в столовой. Лучиа предпочла ужинать с Изабель и Йонасом. Я думала, не позвонить ли Сержу. Внезапно я поняла, что кроме него мне больше не к кому обратиться. Возможно за то, что он слушает, я должна была также платить, как и за время, проведенное в его постели. Но даже на это я уже не решалась. Я боялась, что у него не было времени, или он испытывал страх передо мной.

Полночи я не могла уснуть, ломала себе голову и ходила при этом по замкнутому кругу. На стоянку и обратно! Хорст Фехнер был мертв, Йонас сидел в инвалидном кресле, Изабель спала со своим братом, мой терапевт дал ей алиби на время убийства. А Биллер был только именем.

Лучия избегала моего общества также и на следующее утро. Завтракала она вместе с Изабель в комнате Йонаса, она даже сама отнесла наверх поднос.

Около десяти позвонил Олаф, чтобы сообщить, что тело Роберта перевезено в похоронное бюро. Олаф разговаривал все еще отстраненно, короткими фразами и избегал любого личного слова.

Он договорился, что похороны состоятся в пятницу в пятнадцать часов. Он поместил объявление в газете и нескольких человек проинформировал лично.

«Лучии наверняка захочется его еще раз увидеть, — считал он. — Это будет возможно во второй половине дня. Тело будет уже подготовлено, как мне сказали».

Хочу ли я еще раз увидеть Роберта, его, по-видимому, не интересовало. Он предложил заехать за Лучией и отвезти ее в похоронное бюро.

«Я тоже поеду», — сказала я.

«Как хочешь», — холодно ответил Олаф.

Он заехал за нами в начале четвертого. Полчаса позже, мы стояли втроем перед открытым гробом. Олаф держал Лучию под руку, а обо мне никто не беспокоился. Это было и не нужно. Я могла сама о себе позаботиться.

Роберт очень хорошо выглядел, таким живым и свежим, каким он уже давно не был. Выражение на его лице напомнило мне об августовском утре, вечность назад, когда он голый и спящий лежал на своей постели, а мне хотелось преклонить перед ним колени. Столько невинности, столько гармонии и никаких сомнений, ничего больше, что могло бы нарушить его покой.

Я смотрела на него и не могла в это поверить. Только на его левом виске было немного странное место. Выглядело почти так, как если бы отверстие от выстрела было залеплено пластилином и сверху загримировано.

И когда я стояла там перед ним, то поняла, наконец, что мне делать. Нравилось ли это мне самой, не играло никакой роли. Я должна была сделать это ради него. Я должна была дать Пилю меня загипнотизировать. Для страховки я хотела записать все на пленку, чтобы Пиль не рассказывал мне в конце никаких сказок.

Я больше в это не верила, но полностью исключить тоже не могла — что Роберт в свои последние часы мне что-то доверил, что могло бы разоблачить его убийцу. Может быть, я видела что-нибудь подозрительное на стоянке.

Время до встречи с Пилем было сплошной пыткой. Я сидела в своем Ателье и прислушивалась к голосам. К голосам в доме и в моей голове. Они сменяли друг друга, иногда я не знала, которые из них были реальными.

Роберт разговаривал с Пилем о галлюцинациях: Миа бродит ночами по дому, видит ли она зеленых человечков? Лучия разговаривала с Йонасом, который видимо, претендовал теперь на весь верхний этаж. Изабель говорила с фрау Шюр, она завладела командной позицией в доме и определяла теперь содержание кастрюль. Но увидеть еще раз Роберта она отказалась. В ее состоянии она на это не решается, сказала она, это может повредить ребенку, если она разволнуется.

Это было почти облегчением, когда я в четверг села в такси и поехала к Пилю. Он сразу же приступил к делу. «Расслабьтесь, Миа».

В первый раз я лежала у него на кушетке; обычно мы всегда сидели в креслах, напротив друг друга. Но с моим расслаблением было не просто. Пиль очень старался. Я должна была сконцентрироваться на его голосе, исключительно на его голосе. Мне было страшно, просто только страшно.

Это не сработало. Убаюкивающий голос Пиля приводил меня не в транс, а только в панику.

«Вы не должны этому противиться, Миа».