Так, как это преподносил Олаф, было похоже на то, что полиция предполагала финансовый крах. По крайней мере, в присутствии Олафа, они дали понять, что считают смерть Роберта последним шагом человека, не видевшего другого выхода из своего положения. Я не постигала этого. Ведь Волберт должен был признать, что не было найдено оружие. Как могли они тогда предполагать самоубийство?

Олаф тоже не знал, что он должен об этом думать. Он предоставил им все возможные сведения и дал многократные заверения, что большие потери на спекуляциях и самоубийство считает исключенными. Они все равно хотели получить доступ к компьютеру Роберта и послать эксперта по финансам, чтобы исключить эту возможность. Но для этого им нужно было мое согласие.

Олаф настоятельно отсоветовал мне это делать. Я же не видела никакой причины, почему я должна им в этом отказать.

«Ты должна это сама решать, Миа, — сказал он. — Я хочу только, чтобы ты знала, что ты это делать не обязана».

«Хорошо, теперь я это знаю. Но дай им составить собственное представление. Тогда, по крайней мере, они сами увидят, что ошибаются. И пока они этим занимаются, у них не будет времени на другую деятельность».

Олаф сразу сделался недоверчивым. «Что это означает, Миа?»

Я рассказала ему, в соответствии с последовательностью, только очевидное. Пара напитков, капсула клирадона, черный провал и безупречная парочка на втором этаже, которая неделями усиленно готовилась к такой ситуации и ловко ею воспользовалась.

Когда я замолчала, Олаф смотрел на меня больше минуты. Ему было определенно тяжело задавать мне такой вопрос. И то, что он вообще это сделал, я никогда ему не прощу. «Миа, это ты застрелила Роберта?»

Я встала, подошла к двери, открыла ее и демонстративно показала на выход в зал.

Олаф вздохнул, что было отчетливо слышно. «Миа, то, как ты мне описала ситуацию — полиция рано или поздно спросит тебя о том же. И для тебя было бы хорошо, если б тогда у тебя нашелся лучший ответ».

Конечно, он был прав, только у меня не было лучшего ответа. Там, где должны быть ответы, в моей голове была дырка, большая, чем у Роберта.

«Ты мне поможешь?». Мне было нелегко его об этом спросить.

Он пожал плечами и выглядел при этом не особенно радостным. «Как же я могу тебе помочь, Миа? Посмотрим на все еще раз трезво. Все эти годы тебе всегда удавалось отговорить Роберта от женщин, которые ему нравились. Если у тебя не было аргументов, тогда у тебя были головные боли. Потом появилась Иза. Ты боролась против нее всеми средствами».

«Против нее, — объяснила я жарко, — а не против Роберта. У меня не было мотива его убивать».

Олаф рассмеялся, что прозвучало скорее, как плач. «Я не хочу тебя обидеть, Миа, но как часто ты сидишь здесь и рассматриваешь своего наполовину законченного Циклопа, или как еще тебе всегда хотелось назвать эту штуку? Как часто на дню, проходишь ты мимо зеркала? Почему ты уже давно не сделала себе операцию? Я скажу тебе это. Ты хотела сохранить свои шрамы. Тебе нужен был хорошо видимый знак, который бы ежедневно напоминал Роберту о его вине. А когда он больше уже не хотел напоминаний, то ты потеряла нервы. У тебя был мотив, Миа. Ты вынашивала его целых десять лет».

Он вошел в раж и не мог уже остановиться. Как следующее, он пошел говорить о четверге и о часах, которые он провел с Робертом. Роберт был так угнетен и расстроен, объяснил он — как будто я сама этого не знала. Он не хотел конкретно говорить о своих проблемах, делал только намеки. Он больше не знает, что ему думать о моих диких заявлениях и подозрениях против Изабель и Йонаса.

«Он разговаривал с Пилем, — подошел Олаф к концу своей литании. — Только Пиль сослался на свою обязанность сохранения врачебной тайны и не предоставил никакой информации».

«И что же он хотел от Пиля услышать?», — спросила я.

Олаф пожал плечами. «Я его не спросил. Когда он прощался, то сказал, что нашел другую возможность удостовериться. Что он должен, наконец, что-то делать. Ему в последнее время кое-что бросилось в глаза, что он не может дольше игнорировать».

Он внимательно смотрел на меня, как будто ожидал реакции. Кое-что бросилось в глаза! Что собственно он хотел от меня услышать? Что мне тоже кое-что бросилось в глаза? Что я видела Хорста Фехнера, крадущимся вокруг дома, как майский кот? Или что я видела маленьких зеленых человечков в бассейне, или белых мышей в моей постели?