В конце концов, я подвела его к тому, чтобы сменить тему. Он рассказал, как в прошедшие недели у него побывал Олаф, чтобы аппелировать к его здравому смыслу. «Если бы не Олаф, то я бы здесь не сидел», сказал он. «То, что Марлиз у меня на совести, это уже скверно. Но она не должна больше страдать. И врач сказал, что она не мучилась. Это произошло так быстро, что она даже не понимала, что ее ожидает. Но ты, Миа, ты должна была понимать, и ты уже месяцами страдала, и ты…»
«Это неправда», — возразила я, перебив его этим. — «Врачи позаботились о том, чтобы мне почти не было больно. То немногое, что я еще чувствовала, было мне необходимо, чтобы знать что я еще жива. И это же самое главное, не правда ли? Я жива».
Он покачал головой, очень настойчиво и решительно. «И при каждом взгляде в зеркало, видишь, что я тебе причинил».
«Ты мне ничего не причинил», — сказала я. — «Это была моя ошибка. Как раз я, сидела не на том месте. Если бы я села позади тебя, возможно, только бы ногу себе сломала».
С минуту он смотрел на меня, потом пробормотал: «Возможно». И уже немного громче говорил дальше: «Что касается Олафа, Миа. С расставанием — это он никогда не имел серьезно в виду. Он думал, что так он сможет оказать на тебя давление, хотел тебя образумить, как он выразился. Ему это не удалось. Теперь я должен попытать счастье, он меня об этом просил».
Он улыбнулся мне, так жалобно и незащищенно. «Если ты хочешь выйти за него замуж, Миа, если ты хочешь к нему переехать, я это понимаю. И я определенно ничего не имею против. Ты должна, по крайней мере, разок дом посмотреть — он чудесный. В каждой детали он принимал во внимание твой вкус. Он ждет, только, чтобы ты сделала первый шаг. Меня ты не должна принимать в расчет, Миа, правда, нет. Я справлюсь один, а ты ведь любишь его».
«Забудь об Олафе», — сказала я. — «Он больше неважен».
Но он считал себя очень важным. Он пришел к нам — тогда я была только-только пару дней дома и еще билась над тем, чтобы работать одной рукой. Олаф ухватился за это, как утопающий хватается за проплывающую мимо доску.
«Мечты о славе рассеялись», — констатировал он. — «Но, вполне ведь могут быть и другие мечты. Я люблю тебя, Миа, я хочу, чтобы ты пришла ко мне. Нам необязательно жениться, если ты этого не хочешь. Но давай, по крайней мере, попробуем жить вместе. А когда ты немного придешь в себя, мы полетим в США. Не в свадебное путешествие, Миа, но я думаю, что там лучшие хирурги. Ты только посмотри, что они со своими „звездами“ делают. Ты получишь свое лицо обратно, я тебе обещаю».
«Это ты только мечтаешь», — сказала я. — «Если тебе не нравится мое лицо так, как есть, никто не заставляет тебя смотреть. Ты свое решение принял, на нем и остановимся. Не забудь, что это ты дал мне пинка, а не наоборот».
«Бог мой, Миа!», — вскипел он. — «Я хотел тебя растормошить. Разве Роберт тебе этого не сказал? Он же согласен, чтобы ты ко мне пришла. Так это не может дальше у вас продолжаться. Вы съедите друг друга, теперь уж точно. Роберт это давно понял».
Я запустила в него резцом, но не попала. Тогда я еще не так хорошо владела левой рукой. Прежде, чем закрыть за собой дверь, Олаф спросил: «Что, собственно, ты будешь делать, если это Роберт однажды захочет тебя покинуть?»
Четвертая глава
Мне действовало на нервы, что молочный мальчик начал передвигать резцы на столе. Волберт заметил, что мне это не нравилось, украдкой подал ему знак и тем прогнал его обратно, к окну. Тогда он обнаружил в саду поилку для птиц, повернулся ко мне и с энтузиазмом осведомился, моя ли это работа.
Это был первый раз, когда я услышала его говорившим. У него был удивительно низкий голос, именно тот тембр, который порождает сладостный трепет, если находишься в соответствующем настроении. Я, Бог — свидетель, не находилась.
Волберт спрашивал о делах Роберта, о людях, которые были ему должны, но не могли заплатить или о тех, которые потеряли много денег на спекуляциях. Видимо, он предполагал мотив в деловых сферах.
Это была чепуха, чистая потеря времени, вести расследование в этом направлении. И когда я попыталась ему это объяснить, то рассердилась и разгорячилась больше, чем намеревалась. Под конец, за свою реакцию, мне хотелось самой себе надавать пощечин. Я ведь не хотела натравливать его на Изабель, а он смотрел на меня с таким ожиданием…
Но, проклятье! Если бы нам еще сотни раз принадлежала половина «Сезанна», и если бы там еще тысячи раз проводили время известные полиции персоны, мы не имели к этому отношения. Также и боссы от преступного мира, того сорта, которых полиция ни в чем не могла уличить, предпочитали теперь изысканную атмосферу.
Роберт не совершал никаких грязных сделок, и никогда не был замешан ни в каких темных махинациях. Он никогда не спекулировал с деньгами мелких или крупных вкладчиков, только с нашими собственными капиталами. И ему не приходилось, насколько мне известно, нести ни больших, ни маленьких потерь. Счастье в игре!
Я отослала Волберта к Олафу, который мог ему больше сказать. Он записал адрес конторы Олафа, весело намекнув, что моя невестка, к сожалению, не смогла ему в этом помочь.