— Даже с учетом ее перерождения? Ты сам указывал, что она первая Ведущая, занимающая свой пост больше года. Больше трех лет, если быть точным.
Контуры комнаты колеблются и расплываются. Серый туман могучей волной затопляет ее, и тело Джао тает в нем, словно ледышка в кипятке.
— Не перерождения, Робин, — звучит в пустоте голос Демиурга. — Просто никто со временем не молодеет. С возрастом зов власти становится все более притягательным, и сопротивляться ему все сложнее. Она по-прежнему верит, что служит людям, хотя и не замечает, что давно свернула с прежнего пути. Смертному человеку сложно взглянуть на себя со стороны, не имея моего опыта. Я люблю ее, Робин. Я люблю всех своих друзей. И уж если я должен сделать им пакость, то пусть они ничего не подозревают до последнего момента. Все, закончили болтать ни о чем. У меня дела. Отбой.
— Конец связи.
Серый туман клубится в комнате, существующей лишь в сердце Демиурга. А где-то в его бездонной глубине живет маленький черный комочек, имя которому – тоска и безнадежность.
15.10.1582, понедельник
Лимузин неторопливо полз по улице. Олег, откинувшись на мягкую спинку и скрестив руки на груди, задумчиво насвистывал сквозь зубы неопределенную мелодию. Конечно, у положения официального кандидата в Нарпреды есть свои преимущества. Но вот машину он предпочел бы менее помпезную и пошустрее. Прежняя служебная «ладога» доставляла его на работу за сорок минут, но неповоротливый колесный «гробомой» требовал почти часа. А сегодня его еще и возили в избирательную комиссию на другом конце города для официального инструктажа. Итого два часа в машине. Скучища…
Приставленный с некоторых пор персональный охранник на переднем сиденье вполголоса рассказывал водителю анекдот. Судя по всему, анекдот не числился среди политически верных, поскольку оба кидали через плечо опасливые взгляды. Олегу тоже хотелось послушать, но, чтобы не смущать их, он делал вид, что полностью углублен в свои мысли и ничего не слышит. «…сапоги на пульт?» – расслышал он концовку. Оба рассмеялись, но тут же притихли.
Дожили, мрачно подумал Олег. Теперь меня прочно записали в обойму. Рассказать при мне анекдот – преступление, от года до трех лагерей. Блин. Да у вас тут всю систему менять надо, сказал сантехник… Идиоты. Все равно, что клапан на паровом котле до упора завинчивать! Ладно, вот стану Народным Председателем… если пуп по дороге не сорву… и устрою маленькую перетряску основ… ма-аленькую такую… десяток человек на трудовое перевоспитание, за скрытый саботаж народной системы идеологии… сотню на пенсию, как особо замшелых, а на их место… так, надо обдумать, кем замещать. Давно пора. Бегемот, небось, уже полправительства мне подобрал, а я все не мычу и не телюсь. Нет, такой вопрос сходу решать нельзя. Нужно и стариков против себя не восстановить, и тылы надежно прикрыть. М-да, сложно разбить несколько окон одним камнем…
Машина свернула за угол, и впереди показалась площадь Труда, с трех сторон охватывающая массивное черное здание Гостиного двора. Олег бросил ленивый взгляд сквозь боковое стекло – и удивленно приподнял бровь. Обычно пространство перед сборищем иностранных посольств оставалось сонным и безлюдным, его покой блюли специальные наряды полиции и УОД. Даже среди автолюбителей площадь пользовалась дурной славой места со свирепствующими автоинспекторами. И хотя она формально оставалась открытой для движения, нарушалась тишина разве что моторами служебного автотранспорта да уборочных машин с вращающимися щетками, ежеутренне четким строем вычищавших местную брусчатку.
Но сегодня здесь царил неуставной беспорядок. Несколько десятков решительно настроенных, как казалось на расстоянии, людей с красными повязками на руках размахивали криво, от руки, написанными плакатами. По причине размахивания разобрать надписи не представлялось возможным, что придавало толпе несколько ярмарочный вид.
Когда лимузин приблизился, стало видно, что объектом возмущения красноповязочников является, скорее всего, посольство Сахары. Во всяком случае, некоторые плакаты оказались написанными вязью. Те же, что на руста, выражали активное возмущение агрессивной колониальной политикой сахарского империализма, растущей на Юге безработицей, беспокойство за судьбу борца за права белого населения Патрика Мулумбова и прочими положенными по комплекту вещами. Олег озадаченно почесал нос. Странно. То есть для обычного митинга где-нибудь на заводе набор вполне типичный, но чтобы здесь, перед посольством? Кажется, ранее такого еще не случалось. У нас все-таки не агрессивно-колониальная Сахара, где борцы за народное счастье демонстрируют прямо перед президентским дворцом.
Видимо, участники митинга тоже слегка чувствовали себя не в своей тарелке, потому что предпочитали держаться на некотором расстоянии от объекта своих эмоций. Вернее даже, на заметном расстоянии – в полусотне метров от высокого крыльца Гостиного двора. Но если они вдруг решат перейти к каким-нибудь решительным действиям – Олег ухмыльнулся, представив, как митингующие пытаются выбить дверь тараном из древка плаката – остановить их некому. Вопреки обыкновению рядом не болталось даже одинокого наряда СОД, только два полицейских в парадной форме с любопытством наблюдали за происходящим из будочки рядом со входом в здание. Понятно, печально подумал Олег. Предвыборная борьба, так сказать, в полном разгаре. Трудовой народ демонстрирует свою решительную поддержку нынешнему Народному Председателю в его тяжкой борьбе с гидрой мирового империализма. Тупо и топорно. Среди дипломатов разве что круглый дурак поверит, что толпа собралась сама по себе, а патрулей для воспрепятствования рядом не оказалось по чистой случайности.
Нет, народный гнев хорошо выглядит на киноэкране, в журнале перед фильмом. Что-нибудь на тему «Трудящиеся Сахары, возмущенные недавними провокационными действиями своего правительства в Южном Океане…», и далее по тексту. В Народной же Республике Ростании такие вещи самопроизвольно случались лишь в первые годы После Того Как. Отдельные свергнутые эксплуататоры требовали возвращения своих неправедно нажитых и на деле принадлежащих трудовому народу предприятий. Так, по крайней мере, рассказывают учебники по истории. В учебниках только не говорится про массовые аресты и высылки после каждого такого выступления, ну да что с них, с учебников, взять. На школьников они рассчитаны, а неокрепшие детские души не стоит смущать сомнениями. Да и объем у учебника не тот. Да и взрослые люди историей, как правило, не интересуются, у них и других забот хватает – например, квартальный план на три процента перевыполнить. Не меньше, чтобы премий не лишили, но и не больше, чтобы план не увеличили.
Интересно, каков конкретный повод для протеста? Опять в Табаронго очередной борец за права бессрочную голодовку объявил с ночными перерывами?
Олег опустил окно и прислушался. Мегафонные хрипы сносило в сторону налетавшими порывами ветра, и понять, о чем речь, не представлялось возможным. Он наклонился вперед и тронул шофера за плечо.
— Пожалуйста, туда, — он ткнул пальцем в сторону толпы. — Припаркуйтесь неподалеку.
— Олег Захарович, здесь запрещено останавливаться, — откликнулся тот, нерешительно притормаживая. — Только со спецпропусками…
— Ничего, перебьются без пропуска, — нетерпеливо откликнулся Олег. — Кандидат я или погулять вышел? Давайте, поворачивайте.
Шофер пожал плечами – мол, наше дело маленькое – и повернул в сторону толпы. По приближении машины толпа притихла, размахивание плакатами прекратилось, а кое-какие даже опустились и стыдливо спрятались за спинами. Только выступающий с импровизированной трибуны, составленной из пустых бутылочных ящиков, какое-то время продолжал надсадно выкрикивать в мегафон про обнаглевших швабомасонов, устраивающих диверсии против народного хозяйства на деньги с прогнившего Юга. Наконец заметив отсутствие у аудитории надлежащего отклика, он недоуменно покрутил головой по сторонам, заметил неподалеку посторонний предмет в виде правительственного членовоза, жалобно пискнул что-то неопределенное и затих.