Приход архимандрита Симона в Троицкую обитель – факт не совсем обычный. В связи с этим В. А. Кучкин задает вполне оправданный вопрос: «Почему принесший с собой „имение“ Симон, явно занимавший высокое положение в смоленской церковной иерархии, не захотел оставаться в Смоленске, а предпочел скромный подмосковный монастырь?» В поисках ответа исследователь указал на возросший военный натиск литовцев на Смоленскую землю. Под 1356 г. летописец сообщает, что «тое же осени воевалъ Олгердъ Брянескъ и Смоленескъ». Спустя три года он же «во-евалъ Смольнескъ, а Мьстиславль взялъ», а в 1365 г. снова «осень всю стоялъ оу Смоленска ратию и много зла сътворивъ».^[256] Все это делало пребывание в Смоленском княжестве опасным, и Симон (по предположению Е. Е. Голубинского, он был архимандритом смоленского Борисоглебского монастыря на Смядыни^[257]) предпочел удалиться в более безопасные места. Его появление в Троицком монастыре, по мнению В. А. Кучкина, следует датировать временем после 1356 или 1359 г.^[258]

Соглашаясь с В. А. Кучкиным, что приход в Троицкий монастырь Симона был связан с военными действиями на Смоленщине, мы относим это событие к 1356 г. Основанием для этого служит то, что сразу после рассказа о Симоне Епифаний помещает сообщение о появлении в Троицком монастыре старшего брата преподобного – Стефана. Это событие произошло в том же 1356 г.

Епифаний сообщает, что в обители Стефан появился вместе со своим младшим сыном Иваном. «И въшед въ церковь, имъ за руку десную сына своего, предасть его игумену Сергию, веля его пострищи въ иночьский образ». Тот не стал перечить брату и постриг племянника, «нарече имя ему въ мнишеском чину Феодоръ».^[259]

Историки, обращая внимание на то, что, согласно «Житию» Сергия, племяннику преподобного в момент его поселения с отцом в Троицком монастыре было 12 лет, высказывали различные версии о причинах его пострижения в столь юном возрасте и дате этого события.

Понятно, что он не мог родиться после принятия Стефаном монашеской схимы. Если сын Стефана родился в 1341 г., делает предположение В. А. Кучкин, «то прийти вместе с отцом к Сергию он должен был не позднее 1353 г.». Причиной того, что Стефан оставил Москву и вместе с младшим сыном ушел к брату, исследователь называет моровое поветрие 1353 г.^[260]

Разумеется, печально знаменитую эпидемию чумы 1353 г. можно было бы счесть вполне веским поводом для того, чтобы Стефан, спасая младшего сына, попытался укрыться от нее в лесной глуши Радонежа. Но остается совершенно непонятно – зачем при этом необходимо было постригать в монахи 12-летнего ребенка. Принять доводы В. А. Кучкина мешает и другое обстоятельство, на которое указал Б. М. Клосс: согласно «Житию», Сергий постриг племянника, будучи уже игуменом.^[261] Выше было показано, что настоятелем обители преподобный стал в 1354 г., когда эпидемия уже сошла на нет. Отсюда становится ясно, почему В. А. Кучкин, пытаясь преодолеть это противоречие, так настойчиво стремился отнести поставление Сергия в игумены к лету – осени 1353 г.

Поскольку, по мнению Б. М. Клосса, Феодор родился не позже 1342 г. (именно в этом году, по расчетам историка, Стефан овдовел и постригся в монахи), выходит, что Сергий постриг племянника, которому шел тринадцатый год, в 1354–1355 гг.^[262] В этот период Сергий уже стал игуменом. Но, решив эту проблему, Б. М. Клосс столкнулся с другой – по прямому указанию Епифания, между поставлением Сергия в настоятели и приходом к нему Стефана прошло не менее двух-трех лет,^[263] а следовательно, предложенную им датировку также следует отвергнуть.

С другой стороны, историк не ответил на вопрос, что толкнуло Стефана постричь своего сына в монахи в столь юном возрасте.

Не случайно поэтому Н. С. Борисов выдвинул другую версию событий, связанных с уходом Стефана из Москвы. Отыскивая более серьезную причину для решительного шага Стефана, нежели предложенное В. А. Кучкиным бегство от морового поветрия, Н. С. Борисов полагает, что «бывший великокняжеский духовник и богоявленский игумен, по-видимому, лишился своих постов в 1347 г., после совершенного втайне от митрополита третьего брака Семена Гордого. Как духовный отец князя, он нес ответственность за его поступок. Возможно, Стефан был виноват и в том, что не сообщил митрополиту о намерении великого князя». Что же касается его сына Феодора, то, по расчету Н. С. Борисова, «сын Стефана родился где-то в середине 30-х годов XIV в.».^[264] Таким образом, оказывается, что племянник Сергия принял постриг не в столь юном возрасте, а уже достаточно сформировавшимся человеком.

В подтверждение своих взглядов Н. С. Борисов указывает, что «в биографии Федора Симоновского, как она представлена в Житии Сергия, вообще много неясного». В первую очередь он обратил внимание, что у Епифания о возрасте пострижения Феодора сказано довольно неопределенно: «Не-ции же реша, яко десяти лет постриженъ бысть, и инии же двою на десяте лет».^[265] (От себя заметим: это свидетельствует о том, что Епифаний не был очевидцем этого события, а появился в Троицкой обители уже после ухода оттуда Феодора и основания последним Симонова монастыря. Точное же определение возраста Феодора в момент пострижения – 12 лет – впервые появляется у продолжателя Епифания – Пахомия Логофета.^[266])

Откуда же тогда Епифаний взял известие, что Феодор был пострижен в 10 лет? По мнению Н. С. Борисова, «первый возраст (10 лет), скорее всего, назван по „теоретическим“ соображениям. Согласно церковным канонам (40-е правило VI Вселенского собора), именно с этого возраста разрешалось давать монашеский постриг. Агиограф, не зная точной даты пострижения Феодора, явно хотел таким образом подчеркнуть благочестие Сергиева племянника, с самых ранних лет обратившегося к иночеству. Однако так ли это было на самом деле? Еще церковные авторы прошлого (XIX. – Авт.) столетия высказывали сомнение в точности этого необычного известия. Очевидно, здесь, как и в ряде других сюжетов, агиограф, подобно иконописцу, соединил в одной композиции два совершенно разных события. Одно событие – появление племянника Сергия на Маковце. Возможно, Стефан привел сына на воспитание в Троицу в возрасте 12 лет, но пострижен он был лишь спустя несколько лет, после необходимого испытательного срока».^[267]

Отсюда вырисовывается достаточно стройная схема: после того как Стефан лишился игуменства в Богоявленском монастыре (в 1347 г.), он привел своего сына, которому в этот момент как раз исполнилось 12 лет, на воспитание к Сергию, который спустя несколько лет, уже став игуменом, постриг племянника в монахи. Правда, полностью исследователь в ней не уверен: «Впрочем, и такое решение Стефана выглядит довольно странно. Отцы монашества (как и древнерусские подвижники) не одобряли совместного проживания взрослых монахов с детьми или отроками. Для них предписано было создавать особые приюты вне стен монастыря. (Афанасий Афонский, например, не допускал отроков не только в своем монастыре, но и на всей Святой горе. Для их воспитания и подготовки к монашеству он отвел уединенный остров в море.) Но таких приютов Троицкий монастырь, насколько известно, не имел».^[268]

Несмотря на оригинальность некоторых из этих версий, вопрос о времени возвращения Стефана в Троицкий монастырь остается до сих пор невыясненным. Между тем, следуя указаниям Епифания, эту дату все же можно определить. В первой главе нашей книги мы выяснили, что жена Стефана скончалась, очевидно, от той эпидемии, о которой упоминает Рогожский летописец под 1344 г.^[269] Поскольку Иван (в монашестве Феодор) был младшим сыном Стефана, можно предположить, что он родился именно в этом году, а следовательно, 12 лет ему должно было исполниться в 1356 г.

Какие же события произошли в этом году? Под этой датой («въ лето 6864») Рогожский летописец помещает следующее известие: «Тое же зимы на Москве вложишеть дьяволъ межи бояръ зависть и непокорьство, дьяволимъ наоучениемь и завистью оубьенъ бысть Алексий Петровичь тысятьскии месяца февраля въ 3 день, на память святаго отца Семеона Богоприемьца и Анны пророчици, въ то время егда заоутренюю благовестять, оубиение же его дивно некако и незнаемо, аки ни отъ кого же, никимь же, токмо обретеся лежа на площади».^[270]

Речь в данном отрывке идет о видном московском боярине Алексее Петровиче Хвосте. Историки связывают его убийство с борьбой внутри столичного боярства за пост московского тысяцкого, являвшегося по сути начальником городского ополчения. Как известно, при Иване Калите московским тысяцким был Протасий Вельяминов, которого сменил на этом посту его сын Василий. Последний умер в промежуток между 1347 и 1356 гг. и должность тысяцкого стала предметом соперничества, в котором Вельяминовых одолел Алексей Петрович Хвост. Однако эта победа стоила ему жизни.

«Летописцы, – отмечает академик С. Б. Веселовский, – рассказывают об этом крупном московском событии как-то сбивчиво, загадочно, с недомолвками. Одни говорят, что Алексей Петрович был убит „боярскою думою“, то есть боярским заговором, другие выражаются менее определенно: „всех общею думою… яко же Андрей Боголюбивый от Кучко-вичь, тако и сий от своея дружины пострада“.^[271] Убийство было действительно „дивно“, т. к. вообще у бояр было обыкновение никуда не выходить без сопровождения вооруженных слуг, а здесь был покинут своей дружиной и убит не кто иной, как главнокомандующий Москвы и Московского княжения. Явно, что Алексей Петрович был предан и убит своими слугами, подкупленными его врагами из боярской среды. Последующие события показывают, что убийство было совершено не „всех общею думою“, а боярской партией, которая встретила отпор со стороны третьей партии, настолько сильной, что эта последняя не позволила заговорщикам воспользоваться плодами своего преступления и поставила их под угрозу возмездия. Если они не были наказаны немедленно, то только потому, что великий князь был в это время в Орде».^[272]

После известия об убийстве Алексея Хвоста Рогожский летописец продолжает: «тое же зимы по последьнемоу поути болшии бояре московьскые того ради оубииства отъехаша на Рязань съ женами и зъ детьми». Никоновская летопись уточняет причину этого – «бысть мятежь велий на Москве того ради убийства». Из сообщения Рогожского летописца, помещенного под 6866 г. (1357/58), становятся известны имена отъехавших бояр: «прииде князь велики Иванъ Ивановичъ изъ Орды, а што бояре были на Рязани Михаило, зять его Василеи Васильевичъ, а тех въ Орде принялъ». Речь в данном случае идет о Василии Васильевиче Вельяминове и его тесте Михаиле Александровиче.^[273] Отсюда выясняется, что в деле убийства Алексея Хвоста были замешаны Вельяминовы, не смирившиеся с тем, что важнейший пост московского тысяцкого ушел из их рода.

Во всех этих событиях для нас наиболее важным представляется то, что именно с Вельяминовыми был самым тесным образом связан Стефан. Мы помним, что Епифаний Премудрый, рассказывая о переселении родителей преподобного в Радонеж, замечает, что во многом это стало возможно благодаря родоначальнику Вельяминовых Протасию.^[274] Связь семейства Кирилла с Вельяминовыми продолжалась и позднее. Московский Богоявленский монастырь, куда пришел в 1345 г. Стефан, являлся родовым богомольем этого рода.^[275] По прямому свидетельству агиографа, Стефан был духовным отцом Василия Васильевича Вельяминова и его брата Федора Воронца. Собственно, это обстоятельство сыграло роль в том, что он смог стать игуменом Богоявленского монастыря.^[276]

Учитывая эти обстоятельства, становится вполне понятно, что в сложившейся в феврале 1356 г. обстановке вслед за Василием Васильевичем Вельяминовым, бежавшим в Рязань, должен был покинуть Москву и его духовный отец Стефан. Епифаний, описывая прибытие старшего брата преподобного в Троицу, сообщает, что первым делом, войдя в церковь, тот велел Сергию постричь своего малолетнего сына. Из анализа тогдашней ситуации нетрудно понять, что на этот поступок Стефана подвиг страх за судьбу отпрыска, который мог пострадать в перипетиях политической борьбы. Впервые мысль о том, что возвращение Стефана в Троицкий монастырь и пострижение его сына были связаны с политической борьбой внутри московского боярства в середине 1350-х гг., была высказана Р. Г. Скрынниковым.^[277]

У нас имеется возможность довольно точно определить время появления Стефана в Троицкой обители. Очевидно, что сын Стефана получил свое новое имя – Феодор – по тому святому, память которого пришлась на день его пострижения. Это подтверждает и дошедшее до нас «Житие» самого Феодора, в котором говорится следующее: «Святый Сергий постриже его месяца апреля в 20 день, на память преподобного Феодора Трихины, и наречено бысть имя его в монашеском чине Феодор; так обо тогда нарицаху имена не с имени, но в онь же день, аще котораго святаго память прилучашеся в то время, нарицаху постригающее ему имя. Бе же святый тогда возрастом 12 лет, егда прият монашеский образ…»^[278] Таким образом, выясняется, что, после того как «большие бояре московские» покинули примерно через месяц после убийства Алексея Петровича Хвоста («по последнему» санному пути) столицу, ее вынужден был оставить и Стефан, а пострижение своего племянника Сергий провел 20 апреля 1356 г.