Мальчик толковал, воочью волнуясь, почасту его голос срывался и делался то высоким, то наново низким. Вместе с гласом колыхалась и его плоть, в моменты особого напряжения, начиная выбрасывать, вибрирующее смаглое сияние из головы.
— Успокойся, — ласково произнес Перший и настойчиво обняв рао рукой, притянул к себе на малеша схоронив в складках материи собственного обширного черного сакхи. — Не надобно так волноваться, моя бесценность… сие вредно.
Бог, похоже, подпевал колебаниям материи, а вместе с тем покачивались полотнища зеленых облаков в своде, будто стяги на ветру, видимо, свои окрасом, что-то символизируя.
— Ты же понимаешь, — погодя продолжил Димург, когда мальчик, умиротворившись, недвижно замер. — Понимаешь, что это вымысел… Все, что говорят люди о загробном мире, есть вымысел… Каковой был создан и рассчитан на человеческий ум. Чтобы люди стремились к правильности бытия… к его светлым сторонам, которые включают в себя умение любить, дарить радость, окружать заботой и теплом сродников. И именно в этой простоте жизни находить счастье. Ибо ненависть, жестокость, жадность и так слишком сильны в человеческом естестве и в целом в людском обществе, в отдельной личности. Человеку присуща зависть, лживость, лицемерие. Все, что делает жизнь сродников горестно-тяжелой. Потому и придуманы существами близкими к Богам и на заре человечества те самые тобой озвученные постулаты движения и развития самой личности человека… Обаче, не души, а всего-навсе плоти. Поелику лишь плоть для человека как таковой сути, особи имеет значение. Да, и потом, разве мы Зиждители живем в каком-то другом, запредельном мире? — вопросил Перший, обращаясь к мальчику и доколь не выпуская его из объятий и складок сакхи, словно перепеленавших все тело. Яробор Живко торопко качнул головой, на самую толику выглянувшей из черной материи. — Нет, конечно, — дополнил свою речь Господь. — Ты видишь нас в этом мире, так как иной мир… Иная формация, пространственно-временное сочетание существует не в нашей Вселенной. В другой, соседней Вселенной, да… А у нас только то, что ты ощущаешь, осязаешь. Вне сомнений в более многообразном виде, чем на Земле, но именно в той временной, пространственной и вещественной конструкции.
— А я…я?.. Я и Крушец? — довольно-таки громко дыхнул Яроборка и враз смолк… Прервавшись и не смея, что-либо вопросить… вопросить не столько про себя… сколько про Крушеца.
— Твое естество… — степенно молвил Перший, понизив тональность голоса и с особой любовью пропел величание лучицы. — Крушец был рождено сразу божеством… Во мне он появился и взрос… Являясь моей частью, моей лучицей, моим сыном, моим бесценным Крушецом. — Господь медленно выпутал из складок материи мальчика, и, заглянув в его лицо, насыщенно засиял улыбкой. — Он выбрал твою плоть, твой мозг за особые качества… Крушец есть основа тебя, он иная форма творения, коя поколь должна жить в человеческом теле.
— А я думал Крушец, моя душа и после смерти я стану Богом. Но нет? Тогда каким образом? При жизни? — это плыли отдельные не связанные ни с чем вопросы, однако достаточно тревожные… волнительные.
— Господь Перший, — прервала нервные возлияния мальчика, своим низко-мелодичным голосом Кали-Даруга, — надо господину все объяснить.
— Он не готов, — несогласно отозвался Димург и как-то не похоже на него сухо глянул на демоницу.
— Сие не вам рядить Господь, — вельми неодолимо мощно сказала рани Черных Каликамов, так, точно ноне не она, а Перший был ее творением… судя по всему она это озвучивала не впервой, посему и казалось недовольной. — А только Родителю. Родитель велел вам все пояснить господину еще в прошлое его пребывание на маковке, но вы того не сделали. Вы нарушили указания Родителя, и мне с большим трудом удалось упросить Его не отсылать вас из Млечного пути, как было уговорено… Прошу вас Господь Перший, — теперь однозначно звучала просьба… просьба создания к своему Творцу. — Выполните, что требует Родитель. Поясните господину о перерождении его естества и важности этой жизни. Не гневите своим своевольством, тем паче вы так нужны днесь лучице и господину.
Перший какое-то время пристально смотрел на демоницу. Тем взглядом желая ее прощупать. Одначе не в силах пробиться сквозь стены, за коими таились разговоры Кали — Даруги с Родителем, неспешно отвел взор в сторону и теперь им вроде пробил одну из зеркальных стен, отчего она пошла малой волной, по-видимому, призывая к себе демоницу и легохонько кивнул. И тотчас шевельнулась в навершие венца Бога змея дюже недовольно зыркнув на стоящую внизу рани и рывком качнув своей треугольной головой, словно поражаясь таковой наглости творения.
— Я поколь оставлю вас Господь Перший, — меж тем ровно отозвалась Кали-Даруга и приклонила в знак почтения голову, блеснув тончайшими переплетениями золотых, платиновых нитей искусно украшающих округлый гребень ее венца и самими синими сапфирами венчающими стыки на нем. — Вернусь погодя, оно как господина надо осмотреть и накормить. Он не кушал почти сутки по земным меркам.
Яробор Живко хотел молвить, что не голоден, но сдержался, поелику боялся нарушить торжественное покачивание испарений в своде и на полу залы, да тревожную немоту Першего, каковой собирался поведать ему, что-то очень важное. Что могло объяснить и значение и власть над ним Крушеца. И обобщенно его появление и дальнейшее становление.
Кали-Даруга так и не получив какого знака от Зиждителя, ласково промеж того оглядела мальчика и самого Творца, да, как всегда делала, стремительно развернувшись, исчезла в поигрывающей, зовущей ее зеркальной стене залы, оставив за собой недвижно замершую тропку бурых облаков на полу. Яробор Живко медленно вздел голову, и, уставившись в лицо Першего, оглядел не только его точно далекую грань округлого подбородка, но и поигрывающую сиянием золота темно-коричневую кожу, и черную материю сакхи по которой в разных направлениях перемещались многолучевые, серебристые, с ноготок, звездочки. Подумав, что Господь… Зиждитель… Бог Перший и есть его Отец… Не просто Отец Крушеца, но, очевидно, и самой плоти так сильно тоскующей за ним все годы бытия. На малость даже почудилось, что никогда и не было в его жизни лесиков… братьев, сестер, сродников… матери Белоснежи и кровного отца Твердолика Борзяты.
Глава девятнадцатая
Лесики слыли огнепоклонниками, посему умерших своих собратьев придавали огню. Считалось, что пламя раскрывало плоть и сжигало связи, удерживающие подле нее душу, единожды на своих долгих лепестках вознося ее в Луга Дедов. Твердолика Борзяту возложили на ритуально выложенное кострище, называемое крада, клада, колода, в виде высокого, прямоугольного, собранного из березовых и дубовых поленьев сооружения, где сама внутренность была забита валежником и соломой. Подле умершего отца родня разложила поминальную пищу, дорогие ему вещи и обереги.
Как и полагалось по верованиям предков, подожгли кострище на закате солнца, на его западении, как символ западения, ухода из жизни человека. Выложенные по окоему высокие снопики сена, скрывающие от близких тело, вспыхнули, кажется, в доли минут, выпустив из себя густовато-бурый дым. Каковой, поглотил не только тело Твердолика Борзяты, но и боль Яробора Живко.
Останки отца, уже на утро, сродники собрали в небольшой глиняный горшок и установили его в так называемый голубец. Столб, на вершине которого поместился миниатюрный домик с двухскатной крышей и небольшим оконцем, резно украшенный рунической вязью. И тем самым живописующий первообраз Мирового Древа, центра мира, символа прошлого, настоящего и грядущего, где корни олицетворяли предков, ствол нынешнее поколение, а крона потомков. Центральной руной на сем голубце, являлась руна «Крада» — . Руна, как считали лесики, Мирового огня, выступающая в роли Творца, стремящаяся к небесам, и несущая на своем пламени жертву приносимую людьми в благодарность за помощь Богам.
— Хорошая традиция, — мягко произнес Перший, ласково поглаживая мальчика по волосам и успокаивая его после молвленного рассказа про отца. — Тела людские надобно придавать огню, но не потому как, таким образом, обрываются связи плоти и души. Ведь я тебе пояснил, что обобщенно представляет, из себя человек. Это сожжение нужно делать не для мертвых, а для живых. Абы оставшиеся сродники не были привязаны к разлагающейся плоти близкого. Не думали о том процессе и его последствиях, а жили спокойно…Днесь мне только непонятно зачем создавать те самые голубцы. Насколько было бы правильнее просто насыпать на месте сожжения небольшой холмик земли. В каковой вмале впитается пепел и останки, и, чем наполнят почву новой жизнью. Таким побытом, как я знаю, первоначально и учат духи, нежить людей поступать с телами умерших. Лишь потом все иное и выглядящее вроде цепи сковывающих традиций придумывает само человечество.
Бог смолк, ибо нежданно дотоль притихшая и вроде как даже заснувшая змея, в навершие его венца, резко отворила свои изумрудные очи. Она стремительно вскинула голову с хвоста и повела ею вправо, а после влево. Еще морг и приподнявшись на своем крепком теле, змея изогнувшись свесила голову вниз, да раззявив пасть, шевельнула зелено-бурым языком, чуть слышно зашипев… мешая шорох со словами: «Прибыл…ш. ш…ш. Просит… ш…ш.»