— Ты, Комиссаров, тупой? Какие ещё «дела» бывают раз в месяц, — женские!..
— Тьфу ты, блинство! Только этого ещё не хватало!
— А тебе что — хотелось «залёта»? — Люба с вызовом встала в позу «руки в боки».
— Вечно у тебя, «ЧБ»!..
— «Вечных» у меня нет — только месячные! Дурак ты, Комиссаров!..
— Ну и что будем делать? Вечером работать!
— Лечиться будем — работой, не впервой…
…Пашка, сделав все положенные дела, отпрашивался у Захарыча и спешил к новым приятелям и наставникам — жонглёрам Комиссаровым, которые так неожиданно появились в его жизни. Они почти ежедневно обучали Пашку азам своего жанра. В остальное время он репетировал самостоятельно «без отрыва от производства» на конюшне.
Познакомились они, когда лошадь наступила на их булаву.
Как-то в середине репетиции Комиссаровых появился встревоженный Захарыч и попросил дать ему манеж буквально на десять минут. Были подозрения на колики у одного из скакунов и, чтобы не погубить животное, нужно было его срочно хорошенько «погонять». Проблема была ясна, манеж тут же освободили. Комиссаровы сели на зрительские места ждать. Булавы жонглёров остались лежать на барьере.
Захарыч разогнал ахалтекинца в галоп. Тот, нет-нет, подгоняемый арапником, бил задними копытами в барьер манежа, увеличивая скорость.
— Пашка, булавы убери, слетят! — крикнул Захарыч своему помощнику. Комиссаров привстал, но Пашка его опередил. Он стал собирать реквизит, поглядывая на галопирующую лошадь, отвлёкся, и одна булава соскользнула с барьера точнёхонько под копыта скакуна. Раздался треск, лошадь шарахнулась, сбилась с ритма и остановилась. За спиной кто-то охнул и отчётливо послышалось громкое поминание «чьей-то матери». Захарыч тоже вспомнил чью-то маму, но более прилично…
Пашка стоял памятником «погибшему жонглёру», с немигающими глазами. Комиссарову не сразу удалось вырвать свои булавы из его закостеневших рук.
— Блинство! Теперь колики у меня! — Комиссаров держал в руках то, что осталось от его реквизита. — И так на соплях всё держалось, теперь вообще репетировать не с чем!.. — жонглёр явно был раздосадован, если не сказать больше.
— Володь! Я всё сделаю, не серчай! Принеси мне, я починю! — Захарыч виновато улыбался и за себя, и за Пашку, который стоял, хлопал глазами, и чуть не плакал…
Уже вечером того же дня Пашка с извинениями принёс в гардеробную Комиссаровых починенную булаву и две других, одна из которых ещё до того «приказали долго жить», а вторая была «при смерти». Те рассматривали свой реквизит, словно видели его впервые:
— Ну, Захарыч! Ну, волшебник! Золотые руки!..
Так состоялось их знакомство, а позже и дружба. Пашка попросил научить его жонглировать. Ребята с готовностью откликнулись. На репетициях Комиссаровых он стал бывать постоянно.
Александр Анатольевич, как инспектор манежа, наконец-то облегчённо вздохнул: «Жонглируй сколько влезет — это безопасно, только не лазь по канатам и в клетки к хищникам»..
В цирке нет людей заурядных, «бесцветных». В каждом из них живёт какая-то «изюминка», по которой люди запоминаются, попадают в сердце и остаются там навсегда. Комиссаровы не были исключением.