– О, теперь очень скоро, – ответил он. – Вот… вот что я вам скажу. Я не хотел позволить Флоре… мисс Гилькрист, хотел я сказать, прийти сюда сегодня. Я желал сам получше познакомиться с вами. Надеюсь, вы не обиделись: знаете, с иностранцами нужна большая осторожность.

Я вполне одобрил такую предусмотрительность. Рональд ушел. Мою душу наполняла смесь самых противоречивых чувств: мне было и совестно за то, что я сыграл роль обманщика, и досадно, что я курил такой фимиам английскому тщеславию, в глубине же души я радовался, что брат Флоры стал моим другом или что я, по крайней мере, был на пути сделаться его приятелем.

Я был почти уверен в том, что Флора и Рональд навестят меня на следующий же день, и не ошибся. Завидев гостей, я сделал к ним навстречу несколько шагов, придав моему лицу выражение, в котором гордость, приличная солдату, смешивалась со смирением, идущим пленнику. Мне казалось, что в эти минуты я мог бы послужить моделью для живописца. Сознаюсь, я играл комедию, но как только взгляд мой упал на смуглое лицо Флоры, на ее красноречивые глаза, кровь бросилась мне в лицо, и непритворное волнение охватило меня.

Я поблагодарил молодых Гилькристов без излишней радости; мне следовало оставаться по-прежнему печальным и в разговоре сливать воедино и брата, и сестру.

– Вы оба были так добры ко мне, иностранцу и пленнику, что я долго думал, чем бы я мог выразить вам мою благодарность. Может быть, вы найдете, что я делаю странное признание, если скажу вам, что здесь никто, даже ни один из моих товарищей, не знает моего настоящего имени и титула. Все меня зовут просто Шамдивер; я имею право на эту фамилию, но должен был бы называться другим именем, именем, которое недавно был принужден скрывать, как преступление. Мисс Флора, позвольте представиться вам: виконт Анн де Керуэль де Сент-Ив, рядовой.

– Я так и знал! – вскрикнул мальчик. – Я знал, что он дворянин!

Мне показалось, что и глаза мисс Флоры сказали то же самое, но только гораздо более выразительным образом. В течение этого свидания со мной молодая девушка смотрела в землю или на мгновение взглядывала на меня с выражением серьезным и кротким.

– Конечно, друзья мои, вы поймете, что это тяжелое признание, – продолжал я. – Горько гордому человеку, стоя перед вами в виде побежденного пленного узника, произнести свое настоящее имя. А между тем мне хотелось, чтобы вы знали, кто я. Возможно, что через долгий промежуток времени вы услышите обо мне, я о вас (может быть, в это время мы с мистером Гилькристом будем на поле сражения в двух различных лагерях); а было бы жаль, если бы мы, получив вести друг о друге, не узнали, о ком именно идет речь.

И Флора, и Рональд были тронуты; они стали предлагать мне всевозможные услуги, спрашивали, не нужно ли мне книг, табаку и т. д. Я с радостью принял бы все их предложения прежде, в то время, когда наш подкоп еще не был готов. Теперь же сами по себе эти вещи потеряли для меня значение; заботливость молодых людей казалась мне приятной только потому, что служила доказательством перемены, происшедшей в них, перемены, которую я хотел вызвать.

– Мои дорогие друзья… – заметил я, – вы должны позволить называть вас так человеку, у которого на протяжении многих сотен миль нет других расположенных к нему людей! Итак, друзья мои, может быть, вы найдете, что я сентиментальный фантазер, может быть, вы будете даже правы, но мне хочется прежде всего попросить вас об одном одолжении: вы видите, я заключен на вершине этой скалы, в центре вашего города; при той небольшой свободе, которою я пользуюсь, я вижу отсюда целые мириады крыш, большое пространство моря и земли, и все это мне враждебно! Под каждой из этих крыш живут мои враги; если я замечу столб дыма из трубы, я говорю себе, что там подле топящегося камина, от которого поднимается этот дым, без сомнения, сидит человек, с огромной радостью читающий отчет о наших несчастиях. Простите меня, дорогие друзья, я знаю, что вы, конечно, с тем же чувством читаете газеты, и не ропщу на это. Вы – совсем другое дело! Покажите же мне ваш дом, хотя бы только его трубу или, если ее нельзя рассмотреть отсюда, хотя бы только квартал города, в котором он стоит! Если вы исполните мою просьбу, я, осматриваясь кругом, буду в состоянии говорить себе: есть дом, в котором обо мне думают не с одним недобрым чувством. Флора помолчала.

– Это премилая мысль, – сказала она, – и что касается Рональда и меня – вы правы. Мне кажется, я могу показать вам дым из нашей трубы.

Говоря это, девушка отвела меня к противоположной, южной части крепости, как раз к бастиону, стоявшему над местом, где проходил наш подкоп. Отсюда мы видели у своих ног несколько предместий, лежавших близ зеленой долины, постепенно поднимавшейся к Пентлэндским горам; на склоне одной из этих гор (бывшей на расстоянии около двух миль от нашего замка) виднелся ряд белых скал. Флора обратила мое внимание на них, сказав:

– Видите ли вы эти утесы? Мы называем их семью сестрами; переведите глаза немного пониже – вы заметите впадину, несколько вершин деревьев, а между ними струйку дыма. Это коттедж Суанстон. Мы с Рональдом живем в нем вместе с нашей теткой. Если вам приятно видеть этот дом, я очень рада. Из угла сада нам тоже виден замок, и по утрам мы часто ходим туда – правда, Рональд? – и вспоминаем о вас, виконт де Сент-Ив, но, к несчастью, это не возбуждает в нас веселости.

– Mademoiselle, – произнес я, и поистине едва был в состоянии справиться своим голосом, – если бы вы знали, что ваши великодушные слова, даже один взгляд на вас отнимают у этого места весь его ужас, то, я верю, я надеюсь, я знаю, вы порадовались бы. Ежедневно стану я приходить сюда, чтобы смотреть на эту милую трубу, на зеленые холмы и от всего сердца благословлять вас; бедный грешник будет молиться за вас. О, я ведь не говорю, что мои мольбы могут что-либо значить!

– Кто знает это, виконт, – нежно проговорила она. – Однако нам, кажется, уже пора идти.

– Давно пора, – произнес Рональд, которого я, говоря по правде, немного позабыл.

Провожая моих гостей, я изо всех сил старался вознаградить юношу за мою забывчивость и силился вычеркнуть из его памяти воспоминание о моих последних чересчур горячих словах. Кто же встретился нам в это время? Майор! Мне пришлось остановиться и отдать ему честь, но он, по-видимому, обратил внимание только на одну фигуру.

– Кто это? – спросила Флора.

– Мой друг, – отвечал я. – Я даю ему уроки французского языка, и он относится ко мне очень хорошо.

– Он смотрел… не скажу дерзко… – проговорила Флора, – но почему он так смотрел на меня?