– Не обязан, это ловушка, – предупредил кот. – Если не хочешь париться остаток дней на нарах, хлебая баланду.
Кирилл быстро набрал номер скорой.
– Мам, я могу остановить кровь… – взвыл Кирилл.
– Если нож на месте, не доставай и не прикасайся, – приказала мать. – Мы уже едем. Ой, Кир, лучше оставь все как есть, это человеческих рук дело. Раны могут быть не совместимые с жизнью, потом доказывай, что тебя там не было…
Но Кирилл уже рвал траву, вспоминая все, чему учила его профессор Авдотья Захаровна. Бадан, вероника, герань, девясил, ежевика, тысячелистник, кровохлебка… растирая и пережевывая, чтобы выделился сок. Рана была глубокой, чуть ниже сердца, и еще одна со спины недалеко от позвоночника. Туго набив раны травой, он перевязал их разорванной на ленты футболкой, пытаясь заставить раненого дышать. Дыхание то и дело прерывалось, он хрипел, рот наполнился кровью. Было глупо думать в такую минуту о чем либо еще, но он думал – и о том, что его сделают козлом отпущения, когда этот хмырь отбросит копыта, и о Авдотье Захаровне, которая вбила в голову столько знаний, которые пришли так естественно, будто разбирался в травах всю свою жизнь, и о том, что если зелень зелененьких попала со слюной, жить будет, но зря он одарил его долголетием, мудак не стоил и футболки его, и о том, что добрая четверть человечества сама собирает на себя всякие беды, когда лезет с добротой куда не просят, и о том, что не было печали…
Глава 32
– Кирилл Ворон, с вещами на выход! – Кирилл вздрогнул.
Две долгих недели показались ему вечностью. Допросы следовали один за другим, а следователи, которые должны были собирать улики, правдами и неправдами пытались выбить из него показания.
– Что ты делал в лесу?
– Грибочки собирал… – удар под дых. – Ходил на капище, я изучаю язычество… Там пещера, – и не схватишься за грудь, руки в наручниках за спиной. Возвращался, увидел человека в крови, вызвал скорую, потом помочь решил…
– За что ты его убил?
– Я не убивал! – эту фразу Кириллу приходилось повторять, как мантру.
Снова удар.
– Я клянусь! Зачем мне его убивать? Мы едва знакомы. Я видел его возле дома брата, познакомились на пляже, выпили бутылочку пива. С ним был его друг Илья.
– Кто такой, где живет?
– Я не знаю, он мне документы не предоставил, – Кирилл не понимал, как ему удается вставлять шпильки. Он не хотел, у него не было ни сил, ни настроения, само собой получалось, хотя говорил он правду и только правду.
– Пиши явку с повинной, – ему подсовывали бумагу и руку.
И он писал. Как вышел из дома, как щебетали птицы, как дошел до капища, как побродил по капищу под пение птиц в лесной чаще и журчание реки, как медитировал, молясь о мире во всем мире, как на обратном пути наломал веники березовые, которые пришлось бросить возле раненного, как вызвал скорую и не смог удержаться, чтобы не применить те знания, которым его научили.
– Да он над нами издевается! – негодовали мучители, читая эссе. Рвали. Надевали бумажный пакет на голову, били резиновыми дубинками, снова совали бумагу и ручку. И Кирилл излагал свой урезанный в некоторых деталях день с большим трудолюбием.
Про Авдотью Захаровну он решил умолчать. Не поверили бы, что живехонькая покойница бегает по лесу в поисках мухоморов. Но только на нее и уповал, она была для семиречинских его алиби. Да и Страж был с ним. За ним пришли в тот же день. Повязали и увезли в город. Адвокат появился на следующий день. Но встречи были недолгими, их разрешали раз в день по полчаса. Он посоветовал держаться, дожидаясь, когда Дмитрий придет в себя и даст показания. Его состояние оставалось стабильно тяжелое. На всякий случай, его усиленно охраняли, чтобы свои не добили. Мать и тетя Вера сходили с ума. Тетя Вера дежурила под дверями прокуратуры, пытаясь добиться встречи.