— Привет, комиссар. Я пришла, потому что услышала про маньяка. Я думаю, мы должны…

— Мы? А ты забыла, девочка, что ты отстранена и не можешь вмешиваться? — комиссар усмехнулся, хитро сузив глаза.

Фэр это выражение его лица было знакомо, и у неё камень с души свалился. Комиссар уже не сердится. Он добрый, как плюшевый медведь, — покричит и тут же остывает.

— Нет, я не забыла. Я поэтому и пришла. Комиссар… комиссар, миленький, — театрально взмолилась Фернанда, — ведь вы добрый, я знаю…

— Я? Добрый? — брови его подскочили вверх. — Ты меня с кем-то перепутала, девочка! Я самый злющий-презлющий комиссар во всей Галактике! — и задрал нос.

— Нет, вы добрый, и вас любит всё отделение, — подлизалась Фэр.

— Меня любит всё отделение? — растаял комиссар. — Что ж, мне лестно это слышать. За что же меня любят?

— Потому что вы добрый и справедливый.

— А я думал, потому что строгий и жестокий, — ухмыльнулся комиссар.

— Нет, за это никого не любят. Вы хотите казаться строгим и жестоким, но вы добряк. Поэтому помогите мне, комиссар. Неужели из-за глупости вы готовы сломать мне карьеру и лишиться такого ответственного работника, как я? — Фернанда похлопала глазами, выдавливая слезинку.

— Ну-ну… только без слёз! — испугался комиссар. — В случае с Анселми ты не выглядела ответственной, — он изображал строгость, но Фэр видела: он уже сдался и отчаянно барахтается, ища способ, и Фернанду не обидеть, и не выглядеть тюфяком. — Я не хочу ломать тебе карьеру, девочка. Я знаю, ты об этом мечтала. И место инспектора с неба не падает. Некоторые ждут повышения десятилетиями, а тебе повезло. Но ты должна отвечать за свои поступки. Ты почувствовала власть и превысила полномочия. Инспектор полиции не вправе задерживать невиновного без доказательств, нарушать его права и доводить до больницы, потому что человек ей не нравится. Мало ли кто нам не нравится! В этой профессии главное — справедливость и соблюдение законов. Тогда тебя будут уважать и как инспектора, и как человека, понимаешь? Нельзя смешивать закон и личные отношения.

Фэр удручённо кивнула.

— Я понимаю, комиссар. Но я была уверена, что это он торгует наркотиками. Я не думала, что он невиновен. Я видела, как он принимал таблетки в клубе. Я ж не знала, что это не наркотики. Я три дня вытаскивала из него показания, а он язвил. Он сам довёл себя до больницы, а я ловила преступника.

— Но ты не изучила другие варианты, а дело было элементарным, — заспорил комиссар. — Вот ты говоришь: «Хочу ловить маньяка!», а сама с простецким делом не справилась. Ты ж за маньяка примешь любого, кто косо на тебя взглянет. Так не годится, девочка. Ведь существует закон.

— Даже компьютеры ошибаются, а я человек, комиссар, — насупилась Фернанда — сейчас она больше напоминала маленькую девочку, которую отругали за съеденную конфету, чем инспектора федеральной полиции. — Людям свойственно ошибаться.

— Не могу с этим поспорить. Все люди могут ошибаться, но они должны и признавать ошибки.

— И что мне всю жизнь за это расплачиваться? Я хочу вернуться к работе! — негодовала Фэр. За кого комиссар её принимает? Она уже взрослая и умеет анализировать свои поступки, а он её ругает.

— Фернанда Ривас, пойми, я бы с удовольствием тебя восстановил в должности, потому что тут кавардак и у всех дым из ушей, но… не всё зависит от меня. Я тебя наказал, чтобы смягчить гнев потерпевшей стороны. Адвокат Алвес и сеньора Монтанари хотели подать на тебя в суд, а мистер Анселми убедил их этого не делать. Но с условием: ты должна перед ним извиниться.

— Что?! — взъерепенилась Фернанда, тараща глаза. — Извиниться? А не раскатал ли он губы? Почему я должна унижаться?

— Я вижу, родители плохо тебя воспитали, — комиссар, наконец, загасил сигару, которой дымил Фэр в лицо, заставляя её морщить нос, — раз ты считаешь искренние извинения унижением. Анселми не требует извинений публичных. Наоборот, он сказал, будет достаточно, если ты придёшь к нему лично и попросишь прощения.