В сердце этой пульсирующей, ослепляющей и оглушающей боли разум холодно констатирует факт: в бою у могилы Нергала я заглушила боль. И об этом не вспомнила, пока меня не догнал откат.

— Ри! — кажется, сам голос Элора делает больно, а от его прикосновений тело выгибает в мучительной судороге.

Зубы сжимаются, и я никак не могу вытолкнуть через них нужные слова. А Элор несёт меня, и кровать, на которую он меня укладывает, такая же раскалённая колючая лава как покинутый пол.

Надо сказать.

Надо объяснить, чтобы не трогал, не трогал меня.

Телекинезом я отталкиваю Элора и рву с себя платье, отдираю одежду клочками. В крике раскрыв рот, пользуюсь тем, что челюсти больше не сводит, невнятно, хрипло шепчу:

— Это откат… это пройдёт… важно не трогать… все прикосновения — боль…

— Ри? — Элор медлит кошмарную секунду и начинает срывать с меня части одежды, не поддавшиеся телекинезу. — Ри, позвать целителя?

Как же трудно говорить, но надо, чтобы остановить эти ощущения.

— Обезболивающее и снотворное… поить… пройдёт само…

— Т-точно?

— Проверяла.

Касание воздуха к обнажённой коже тоже ранит, колет, но не так яростно, как ткань. В какой-то миг понимаю, что меня касается только воздух.

Как больно дышать!

Я парю над кроватью, как уже парила когда-то при откате, чтобы к коже ничего не прикасалось. Неосознанно применяю телекинез, но не ощущаю эту силу, как будто и не я себя держу.

Как же трудно заставлять себя делать вдох, когда знаешь, насколько мучительным он будет. И невозможно не дышать — лёгкие жжёт, испепеляет.

Вдох… выдох…

…вдох… выдох…

…в бесконечном потоке боли…

…я должна дышать…