- Не знаем. Мести велено, и метем. Эй, ребята, коня барину, поживее!

Откуда-то сбоку привели иноходца в роскошной, богатой сбруе, что иноходец - Лернер знал наверное.

- Садись, садись, барин. Чище будет наверху, вот увидишь, чище.

Он вскочил в седло, ловко, хотя сроду не ездил верхом. Действительно, стало чище, яснее: мужики мели паркет. Паркетины, светлые и темные, чередовались так, что выходили большие, трехсаженные квадраты. Шахматы. Шахматная доска.

- Прикажешь партию? - старшина хитро прищурился. - Конь ходит глаголем, буквой "гэ". Влево и вправо, вперед и назад, прыгая через своих и чужих.

- А вверх? - спросил Лернер, заранее зная, что спрашивать нельзя.

- Как будет угодно. Начнем?

Паркет вспучился, черный столб попер снизу, вырастая на глазах. Конь испуганно развернулся к столбу задом и начал лягаться, Лернер едва удержался.

- Что это?

- Глаголь растет, виселица. Вверх, как велел. Крепче держи, неровен час, понесет.

Треснуло дерево, что-то острое впилось в затылок.

- Паркетину расщепило, барин. Всегда бывает, летит щепа, когда глаголь растет. Ты ее не трогай, щепу, становую жилу порвешь. Она сама выйдет, после.

Треск сменился стуком, громче и громче, затылок разламывался от боли.

- Помост мастерят, эшафот. Нельзя без эшафота, не хуже немца порядок понимаем, - мужик взял коня под уздцы и стал разворачивать к виселице. - Молодцы в момент поставят, не сомневайся.

Конь вдруг встал на дыбы, и Лернер не удержался, свалился. Затылок поберечь…

Он сел в кровати. Голова болела, но слабо. Приснится же гиль…

Стук, требовательный, властный, шел от входной двери. Кого черти нанесли? Впотьмах он отыскал выключатель, свет резанул по глазам. Лернер огляделся. Надя успела встать, набросить халат.

- Я открою, - и старо, шаркая беличьими тапочками, мех давно вылез, но они по-прежнему звались беличьими, побрела в прихожую.

- Кто, - спросила вяло, сонно.

- Ремонтники. Соседи жалуются, снизу. Трубу у вас прорвало, - в ночи слышалось ясно, отчетливо, вот если бы не болела голова…