Домовой Федя весело болтал ногами, сидя на подоконнике седьмого этажа. Он с аппетитом поедал огромный ломоть белого хлеба, щедро обмазанный маслом и сверху хорошенько сдобренный красной икрой. Этим утром домовой пребывал в отличном настроении. Впервые за долгое время Федя радовался жизни, и, по этой причине, даже соорудил себе прическу, как сейчас модно – тугой пучок из прядей на затылке, а остальные волосы веником топорщатся. Обычно он не беспокоился по поводу внешности. Как, впрочем, и по поводу одежды, которую сшил себе из лоскутков от старых рубашек, на манер испанского «пончо». Радовало, что наряд практичный, послужит долго.

Хозяин квартиры, Петров, не подозревающий о существовании «домашней нечисти», и так должен быть ему благодарен, что Федька не забывал мыться раз в неделю. Другие домовые в воду лезут раз в месяц, а хозяева потом, не в силах найти причину вони в доме, распыляют очистители воздуха, или бегут жаловаться в ЖЭУ, что мол, в подвале очередной засор. Конечно, как им отыскать домовых, которые, если захотят, враз невидимыми обернутся?

Но Федька считал себя тихим и мирным. До недавнего времени.

– Каррр! – донеслось сверху, и Федька задрал голову, наблюдая, как знакомая ворона по кличке Маргоша, пикирует на него сверху, пытаясь выхватить лакомство из рук. Не заботясь о чистоте подоконника, домовой сунул бутерброд себе за спину и, сложив руки на груди, гневно уставился на воровку. Та, похлопав крыльями пару раз, села рядом с ним на подоконник, делая вид, что выискивает в каменных трещинках стен уснувших на зиму жучков и паучков.

– Карр, – уже более мягко и деликатно Маргоша стукнула клювом по подоконнику.

Федька недоброжелательно покосился на мощный клюв: «Таким можно и голову домовенку разбить. Правда, чревато, еще проклянёт!»

– Карр, – в третий раз голос вороны стал совсем вежливым, – Федь, а чего ты на подоконнике сидишь? Упасть не боишься?

– К высоте привыкаю, – хрипло ответил домовой, украдкой отщипнув еще кусок булки, тут же отправив ее в рот, и быстро-быстро хлеб пережевывая.

– А попить, наверное, не захватил? Подавишься еще!

– Не хочу пить, – угрюмо отозвался Федя.

– Слушай, а не поделишься кусочком? Со вчерашнего дня маковой росинки в клюве не держала, – ворона грустно вздохнула и уныло поскребла клювом перышки.

– Мне самому нечего есть. Последний хлеб!

– Да как же так! Сказки-то не рассказывай! Это я – бездомная, а ты же, чай, домашний, свой! Можешь в любое время к холодильнику и хлебнице таскаться. Раньше подкармливал, а теперь жадничаешь, да? Или все свои хлебные припасы голубям подарил?! – возмутилась ворона, недобро поблескивая черными бусинами глаз.

– Ты глянь, Маргошенька, в окно. Да посмотри внимательно, может, увидишь чего интересного. Поймешь, почему мой бутерброд – последний.

Птица в ответ фыркнула, но, тем не менее, голову подняла и уставилась за стекло. И едва не каркнула от удивления: в большой комнате, в центре которой стоял мягкий диван нежно-сиреневого цвета, разлилось целое море воды. Тут и там по воде плавали кораблики из газеты и клетчатых бумажных листочков.

В центре этого безобразия на диване преспокойно спал, скрючившись червяком, сам хозяин квартиры, с умилением прижимая к объёмному животу бутылку водки. Благодаря его компактной позе, длинные ноги умещались на диване, и вода, ручьями бежавшая по квартире, пока его не настигла. Петров спал сном младенца, и мощные плечи чуть заметно двигались в такт тяжелому дыханию.

– Что творится, что творится! – взволнованно захлопала крыльями ворона, – Федь, у вас же потоп! Ты, что же, решил хозяина утопить?

Домовой на секунду перестал жевать и неприязненно посмотрел на пернатую:

– Что ты глупости бормочешь! Проснется хозяин, как ноги промочит. Или, когда я изображу городскую сирену. Я многому научился за время пребывания в этой каменной крепости. Никто в моих хоромах не утонет!

Маргоша озадаченно смотрела в комнату. Вода довольно быстро прибывала.