«Оскорблял нецензурной бранью, плевал…», «грозил судье физической расправой…» Откуда это, из томов уголовного дела? Нет, из судейских рапортов после игр одной и той же футбольной команды.

Совсем недавно в Москву съехались сильнейшие — лучшие из лучших — футбольные коллективы детско-юношеских спортивных школ страны. Это был последний турнир в их жизни, все они — выпускники. В заключительной игре ереванские футболисты встречались с юношами из Запорожья. Игра — последняя для ереванских футболистов не только на турнире, но и в юношестве, больше они уже не соберутся все вместе, разъедутся по командам мастеров, по клубам. Прощальный бал — именины сердца.

Сначала получает предупреждение Абрамян («за удар по ногам»), затем — Кюрклян («за удар по ногам сзади»). Потом изгоняется с поля Меграбян («за нецензурную брань и оскорбление судьи»). Потом был удален Абрамян. Он взял в руки мяч и с руки, как выбивает вратарь, ударил мячом соперника. Прямо в лицо. Удаленный с поля сел было к товарищам на скамью, но потом, площадно ругаясь, стал рваться в бой против бокового судьи. Товарищи его удерживали, но он нашел выход: как только судья к нему приближался (а куда ему деваться, судье он ходит вдоль боковой линии), Абрамян стал плевать в него. Когда боковой судья повернулся к главному арбитру турнира Рудневу, тот увидел, что судейская рубашка его коллеги заплевана, игру прекратил и удалил с поля всю ереванскую команду.

Впрочем, к этому времени на поле уже шла, говоря «высокопрофессиональным» языком, почешиха. Вы не знаете, что это такое? Поясню изящнее — игра в кость. Как, вы и этого не знаете? Снова поясню — это когда мяч уже никого не интересует, игроки охотятся друг за другом и бьют по ногам.

За пять игр финала армянские футболисты получили восемь предупреждений, трое удалены с поля (лишь на одно удаление больше было во всех матчах высшей лиги за весь год).

Да, чуть не забыл: «оскорблял судью нецензурной бранью, грозил физической расправой» — это в рапорте арбитра говорится о Бегларяне — тренере юных армянских футболистов.

Не исключено, что когда-то, давно, у этого тренера, еще ребенка, все началось с того, что он просто отбросил мяч в сторону после свистка судьи или отбил его в аут, судья не поднял вовремя желтую карточку, и он понял — можно…

А где же наш мальчик? Он уже выздоровел, уже бегает. Теперь уже говорившие со мной спортивные руководители (тоже педагоги) утвердятся во мнении: рядовой случай. Уже зажили раны, заметены следы — судья матча даже не внес в протокол факт удаления с поля — скрыл.

На том злополучном воскресном матче со мной рядом на скамейке сидел Сережа Казарин, недавний выпускник спортклуба «Москвич», он уже успел вдали от дома поиграть за команду мастеров во второй лиге, потом ушел. Тренер, который его пригласил (кстати, маститый), брал по утрам шланг и сам поливал зеленое поле. Тренер, который его сменил и от которого Сергей ушел (выпускник высшей школы тренеров), давал установки на тренировку и, отвернувшись, читал на трибуне газету.

Я давно знаю Сергея, еще худеньким подростком. Сейчас он вымахал, раздался в плечах. Мне очень хочется, чтобы у него все было хорошо (сейчас Сергей пробует себя в клубе московского «Торпедо»). Если он научится забивать мячи с ходу и без обработки, если он когда-нибудь войдет в знаменитый «Клуб Федотова», я буду рад за него: это будет его личное достижение. Но если он, выросший и окрепший на футбольном поле, вступится за слабого — на улице, в трамвае, на работе, у себя в подъезде, — тогда сильнее станем все мы, наше общество, на одного человека сильнее.

Помню, как лет пятнадцать назад я познакомился в Киеве с одной детской художественной студией. Дети там рисовали под музыку, они побеждали на всех конкурсах. В 120 странах побывали их рисунки, и всюду — почетные дипломы (те же очки, что в футболе). Я восхищался, завидовал этим детям, но меня интересовало другое: хорошо, ладно, но ведь не все, немногие станут большими художниками. Если ученица этой студии станет вдруг техническим секретарем, смогу я ее потом отличить от других технических секретарей?

Осташинский, руководитель студии, рассказал. Один ребенок любил рисовать только на больших листах бумаги — размашисто, аляповато, с помарками, кляксами. Осташинский стал вырезать для него маленькие, как наклейки спичечных коробков, листики и заставлял малыша выводить тончайшие узоры, так, чтобы каждая черточка, каждая точка были видны.

— Я не знаю, будет ли он художником, — сказал мне Осташинский, — но я хочу, чтобы, когда он вырастет, у него в квартире было чисто.

Вот — тема, вот — человек, которого я ищу, и как жаль, что я давно уже взрослый.

1983 г.