— Я, Гринь, я. Кому и быть, как не мне?

Помолчали.

— Ну, и как вы тут? — вздохнув, спросил Макар Селиверстыч.

— Да… живем… — Гришка пожал плечами. — Помаленьку…

— Танечка в школу пошла?

— Пошла.

— А Валёк все двойки таскает?

— Все таскает.

— А дед Федор все лежит?

— Лежит. Что ему сдеется? — отозвался Гришка, тоже доставая сигарету. Сунул ее в рот, поджег и озадаченно спросил:

— А ты… Дядя Макар, вроде бы того… только ты не обижайся, а? Ты ж вроде… того, а?

Спички одна за другой ломались в его одеревенелых пальцах.

— Чего это «того»? — переспросил дядя.

— Ну… утоп, вроде…

Три спички, сложенные вместе, наконец-то зажглись, ярко высветив лицо Макара Селиверстыча. Оно было в точности таким, каким его год назад увидел Гришка, когда дядю вытащили спустя неделю после пребывания в омуте: иссиня-черное, с оскаленными зубами и закатившимися фарфоровыми белками.

— Ну… утоп, — подтвердил дядя, дохнув на Гришку запахом тины, гнили и разложения. — Бывает. И не то в жизни бывает.

— Оно-то… конешно… — еле слышно проронил Гришка, с которого моментально сошел весь хмель.

Спички, догорев, обожгли ему пальцы. Гришка, ругнувшись, отбросил их в сторону, еще раз глянул на воскресшего дядю и… совершил виртуозный прыжок с места назад, спиной вперед на самую середину улицы, под лучи единственной городской лампы.

Из темноты вослед ему алчно клацнули зубы.

— Ты… куда ж… Гринь?! Куда?.. — проскрипел дядя, протягивая к нему руки с длинными когтями и заходясь трескучим деревянным смехом. — Сам же ко мне придешь… все — придете!.. — и вновь захохотал.