– Послезавтра утром, самолетом, – Вера обняла меня, прижалась. – Не хочу уезжать от тебя.

– Ехать надо, – сказал я. – Здесь очень скоро развернется ад. Мне спокойнее будет, если ты окажешься подальше отсюда.

– А ты? Про меня ты подумал? Мне каково без тебя?!

– Да как-нибудь выкручусь, не переживай, – попытался я ее успокоить. – Давай лучше поедим, я голодный, Пирата сожрать готов!

Вера начал собирать на стол, а я помыл руки и сел возле нее.

– А у тебя что? – спросила она, расставляя тарелки. – Где вы были? Я вчера ждала допоздна…

Черт! Хотел же оставить записку, да не успел.

– Ты же понимаешь, что я не могу тебе это рассказывать. Всё нормально было, скучная командировка, ничего интересного.

– Ты, Петя, как врать начинаешь, у тебя глаза краснеют, – сказала Вера и засмеялась, когда я невольно потянулся рукой к глазу, который внезапно захотелось потереть. – Ну как ребенок, честное слово! Я понимаю, что военная тайна. Переживала просто.

– А потом перестала? – улыбнулся я. Как же заразительно она смеялась, моя любимая!

– А утром я позвонила Марченко, ну помнишь, он нас сюда привел еще? И он сказал что вы вернулись и всё хорошо.

Я подумал, что не знаю про свою жену слишком многого. Марченко я помнил, вот только не знал, как с ним связаться. И уж точно не догадался бы искать кого-то из интендантской службы для того, чтобы узнать, где моя жена. Но спросить завтра у этого тылового жука, с какой радости он кому угодно по телефону разбалтывает о моем местонахождении, не говоря уже про комфронта, это я догадаюсь.

И куда теперь девать это ходячее хранилище блох?

Только легли, как на улице завыла воздушная тревога. Вскочили, пулей собрались и бегом в бомбоубежище, в подвал соседнего дома. Народу к моменту нашего прихода там набилось уже немало, так что пришлось пробираться через ноги, чемоданы, узлы с барахлом и один раз даже перешагнули через корзинку с кошкой. Это нам терять нечего: рассовал по карманам документы – и в путь, а люди тащат за собой всё, что успевают схватить. Пройдет совсем немного времени, и барахла будут таскать всё меньше, а пока тут натуральный цыганский табор.

Рядом с нами сидела большая еврейская компания. Все молчали, только одна женщина сбивчиво рассказывала своей соседке, как они добирались из Нежина, а теперь вот здесь, потому что Аврам Петрович уже неделю как в армии, а квартира свекрови на Льва Толстого стоит закрытая, пришлось идти ночевать к знакомым, сюда, на Героев Стратосферы. Девочка лет двенадцати, которую она держала за руку, не захотела слушать этот рассказ, скорее всего, не впервые, и сказала:

– Мама, разреши, я лучше стихи почитаю.

– Давай, Элиночка, мы послушаем, – ответила ей мама.

Девочка встала посередине маленького пятачка между телами и громко произнесла:

– Дорогие товарищи, сейчас я буду читать стихи нашего великого земляка, поэта и орденоносца Павла Тычины!

Вот Тычину этого я никогда не любил, совали его во все дыры, он неустанно и громогласно славил партию и колхозы, даже ходил шутливый стишок «Трактор в поле дыр-дыр-дыр, мы за мир, мы за мир!». Но девчонка читала и эти трескучие агитки типа «Партия ведет» очень красивым, звонким голосом, мы с Верой, впрочем, как и все окружающие, заслушались. Оказалось, что у орденоносца есть и про любовь, одно стихотворение про панну Инну очень мне понравилось.