Деревянные панели из, рискну предположить, доселе мной невиданного мэллорна, потому что никогда раньше я не видел у дерева такого живого, хоть и не яркого, янтарного оттенка, украшались вставками из меди и бронзы. Медные рамки и номера кают, бронзовые кронштейны, латунные поручни и дверные замки, всё это горело в лёгком полумраке едва заметным сочным огнём.

— Функциональность, — вслух вспомнил я где-то давным-давно услышанную фразу, — превращённая в декор. Это вот она и есть. Гимли, ты реально мастер, чёрт тебя побери.

И ещё, я реально не понимал, как такое могло получиться, но этот художественный гном сумел точно передать сам дух помещения. Вот, например, у Смирнова в кабаке тоже красиво, но там где-нибудь в коридоре стоишь и понимаешь, что ты именно в ресторации. Или вот, в кафедральном соборе Белого Камня, там некоторые переходы можно, конечно, перепутать с гостиничными или офисными, но ощущение храма от этого никуда не исчезает. Здесь же был именно что борт самого лучшего под этим небом воздушного корабля, а как он сумел этого добиться, я так и не смог понять.

Вдохновившись чужой работой, я уже в некотором предвкушении открыл дверь в штурманскую рубку и не разочаровался ни капли, скорее, даже наоборот. Всё, что только мог я себе представить хорошего, всё это тут было и даже больше. Всё-таки маловато у меня фантазии, да и та, что есть, она хуторская немного. Были, конечно, у меня до этого момента какие-то свои представления о прекрасном но, попав сюда, я с некоторым стыдом запрятал их поглубже, где им отныне и впредь самое место.

Коридор был слабым подобием штурманской рубки, негде там было размахнуться, здесь же Гимли оторвался по полной. Здесь царила та самая функциональность, что сумела превратиться в декор. Огромные лобовые окна давали просто ошеломительный обзор, ведь даже стоя посередине рубки, я видел вперёд и по сторонам примерно так же, как раньше сидя в кресле.

Новый штурманский стол, навскидку раза в полтора больше старого, был аккуратно вписан в левую сторону рубки. Стеллажи для карт, пока ещё пустые гнёзда для моего навигаторского инструмента, антиштормовые шкафы и прочая такая же мебель, поручни и два пилотских кресла, — описать всё у меня не хватило бы слов, здесь работал настоящий художник. Появилось странноватое желание обнять всё это и не отпускать, объявив своей и только своей прелестью, теперь я понял Далина и его ревность.

Новая мощная приборная панель обзавелась целой кучей дополнительных циферблатов, но шесть главных авиационных приборов теперь были у каждого свои, а не как раньше, одна группа просто по центру. Усевшись в своё кресло, я внимательно рассмотрел указатели воздушной и вертикальной скорости, курса, поворота и скольжения, авиагоризонт с высотомером, положив руки на рычаги управления и поставив ноги на педали.

Прав был Антоха, удобно стало до невозможности, я свободно сидел и мог до всего дотянуться, при этом не было и тени стеснённости, мне абсолютно ничего не мешало и ничего не загораживало. В обзорную же кабину я мог нырнуть, не опасаясь что-либо задеть, как раньше, да и места в ней стало с избытком, хватило на полноценное сиденье, простая брезентовая лента на откидной раме, что служила мне стулом, ушла в прошлое.

— Ты долго там? — расслышал я в тишине голос Арчи, и опомнился.

— Сейчас, — крикнул я ему, — минуту ещё дай!

Настала пора и в самом деле переходить к главному, так что я закрыл глаза, чтобы никого не смущать и тихонько позвал того, кого здесь почему-то ещё не было:

— Кирюха! Кирентий Кузьмич, ты где прячешься?

— И ничего я не прячусь, — в обзорной кабине что-то зашевелилось и оттуда показался наш трюмный. — Мешать не хотел. А так я за тобой следил!

— Следил он, — улыбнулся я ему. — Хорош зам, кинул командора одного! Залазь давай на кресло Арчи, да начнём.

— Не, я лучше тут, — он перепрыгнул на то место, где я раньше ему делал гнездо под лобовым стеклом. — И не кинул, а рядом был!

— Рядом так рядом, — не стал спорить я. — Как у вас тут, что изменилось?

— Да всё изменилось, — пропищал он, глядя на меня. — Ты вот сильно изменился, Арчи тоже, но поменьше, «Ласточку» сам видишь, какая стала, Антоха с Далином немного, только Лариска спит.

— Очень в глаза бросается? — спросил я у него, имея в виду именно себя, и он понял.

— Не! — обрадовал он меня, — а если не знать, как смотреть, так и не увидишь.

— А ты сам? — Кирюха и самом деле стал немного более материальным, что ли. То ли заботы на него так подействовали, то ли ещё что.