Чем ниже мы спускались, тем грознее казалось волнение.
Очевидно, это была зыбь, пришедшая издалека, и когда мы скатились на каменный склон между высокими утёсами, у которого причалили, то обнаружили там всех высадившихся на остров, а лодки — вдалеке от него. Подойти вплотную им не давал прибой.
Тут на берег удалось забросить штормовой линь с буйком, Боуэрс влез на скалу и закрепил его. Мы сложили ружья и собранные образцы в кучу, как нам казалось, вне досягаемости волн, но два огромных вала подхватили нас в тот самый момент, когда футах в тридцати, не меньше, от их основания мы выбирали леер. Нас опрокинуло, ружья, образцы и одежда промокли совершенно.
Тогда мы перенесли вещи и трофеи ещё дальше, в безопасное место, а сами по очереди, держась за леер, начали переправляться через линию прибоя. Работа эта — врагу не пожелаешь, но по-настоящему досталось только Хуперу. Он спустился с крутого склона, но не успел продвинуться между замыкавшими его с моря скалами, как волна откатилась. Следующая волна подхватила его и отбросила назад, и он выпустил из рук леер. Валы то надолго накрывали его с головой, то отступали, мы же в полной беспомощности только старались забросить к нему линь. К счастью, он сумел ухватиться за леер и пройти опасное место.
Когда мы подошли к берегу и увидели, как скверно всё складывается, Уилсон уселся на камень и самым хладнокровным образом принялся грызть галету. Есть ему не хотелось, он пытался таким образом унять своё волнение.
Как странно, сказал он мне позднее по поводу случая с Хупером, что группа людей, которая видит, как человек борется за жизнь, но не в силах ему ничем помочь, может при этом сохранять спокойствие. На это, считает он, способен только английский темперамент. Впоследствии, однако, обнаружилось, что, пока мы ожидали своей очереди плыть через прибой, и у меня, и у него был сердечный спазм».
А вот письмо Боуэрса:
«Воскресенье, 31 июля.
Прошедшая неделя была так богата событиями, что я даже не знаю, с чего начать. Приближение к земле всегда связано для меня с ожиданием писем от вас, они делают особенно радостным прибытие в порт. Но странный необитаемый остров, на котором мы побывали, заставил меня забыть о почте до Кейптауна, вернее до Саймонстауна. 25-го Кемпбелл и я с нока фор-реи увидели Южный Тринидад, а 26-го сутра пораньше мы встали на якорь в гладком, как стёклышко, море. Северо-восточные пассаты, поднимающие большую волну, ударялись в восточный берег, у западного же всё было тихо, словно на запруде у мельницы. Мы подошли к нему очень близко, чтобы бросить якорь, здесь почти сразу у острова очень глубоко, — прямо над нашими головами нависали скалы, горы уходили ввысь более чем на 2000 футов. На месте нашей стоянки, в бухте Уэст-Бей, вода была настолько чистая, что на глубине 15 саженей был прекрасно виден якорь. Тут же появились акулы и различные рыбы, прилетело несколько птиц. Лейтенант Эванс решил разведать берег, и мы с Отсом, Ренником и Аткинсоном сели с ним в шлюпку гребцами. Внимательно осмотрели места прежних высадок, но они нам не понравились — слишком каменистые и опасные.
И хотя море напоминало мельничную запруду, всюду был прибой, правда не сильный. Наконец, мы выбрали совсем новое место — небольшую выемку в скалах.
Берег и здесь был сплошная скала, но в ней образовалось нечто вроде бухточки, тут-то мы и решили высаживаться.
Мы вернулись на судно позавтракать и узнали, что в наше отсутствие Уилсон и Черри-Гаррард подстрелили несколько фрегатов и других птиц, которых подобрали с маленькой норвежской лодки — плашкоута. К слову сказать, Уилсон — специалист по птицам и собирает коллекцию для Британского музея.
Мы не мешкая высадили на сушу целый десант: Уилсона и Гаррарда с ружьями — стрелять птиц; Отса с собаками; Аткинсона также с небольшим ружьецом; Лилли — собирать растения и геологические образцы; Нельсона и Симпсона — наблюдать за морскими животными у берега, и т. д.; и наконец, последнюю, но не менее важную партию — энтомологическую, во главе с вашим покорным слугой и в составе Райта, а затем и Эванса в качестве ассистентов. Пеннелл присоединился к Уилсону, и „завоевание“ острова началось. Не удивляйтесь, что я взял на себя сбор насекомых для экспедиции — у наших учёных столько работы, что они были рады-радёшеньки спихнуть на меня мелких тварей. Аткинсон специалист по паразитам, эта наука называется гельминтологией, прежде я о ней не слышал. Он потрошит каждое убитое животное, а поскольку он ещё и хирург, то ему это, наверное, интересно. На острове множество белых крачек. Они летают, словно привидения, и так доверчивы, что садились нам на шляпы. Гнезда у крачки нет, своё единственное яйцо она кладёт прямо на скальные выступы, и с первого взгляда его не отличить от камней. По-моему, это средство защиты от береговых крабов, вы о них, наверное, слышали. Тринидадские крабы стали символом острова, и того, безусловно, заслуживают, ведь они заполонили его от берега моря до самой высокой вершины. И чем выше, тем они крупнее. Горы и долины усеяны валунами, весь остров (он имеет вулканическое происхождение) зарос жёсткой травой, а с высоты 1500 футов начинается область древовидных папоротников и субтропической растительности, простирающаяся чуть ли не до самых высоких районов. Куда ни глянь, везде высохшие деревья непонятного происхождения, хотя у Лилли много остроумных теорий на этот счёт. Когда-то Южный Тринидад принадлежал нам, потом немцам, сейчас его хозяева бразильцы. Но из-за крабов никто не мог жить здесь постоянно. И не только люди, но и животные. По преданию, на Тринидаде закопал свои сокровища капитан Кидд, и лет пять назад парень по имени Найт шесть месяцев провёл на острове с шахтёрами из Ньюкасла в поисках клада. Он уже нашёл было место, где пират зарыл золота на три четверти миллиона, но его накрыл оползень. Крабы — чистое бедствие. Они пялятся на тебя из каждой щели, с каждого камушка. Их неподвижные вытаращенные глаза следят за каждым твоим движением, как бы говоря: „Только упади — мы не оплошаем“. Лечь где-нибудь на острове и заснуть равносильно самоубийству. Найт наверняка очистил какое-то пространство от крабов и принимал все меры предосторожности, иначе бы ему не выжить среди этих тварей, которые, стоит остановиться, впиваются в твои ботинки, при этом ни на минуту не спуская с тебя глаз. Одинокий человек, попав на остров, очень скоро свихнулся бы из-за того, что непрестанно чувствовал бы на себе их взоры, замечал бы, даже не видя их подчас, что они с отвратительным упорством следуют за ним по пятам.
Эти жёлто-розовые существа, по-моему, самые гадкие после пауков божьи твари на земле. Что касается пауков [Боуэрс всегда их боялся], то мне, конечно, приходится их собирать наравне с насекомыми. Нечего и говорить, что я ловлю их сачком и никогда не прикасаюсь к ним руками. Раньше было известно только пять местных видов, я же нашёл их пятнадцать, может даже больше, но пятнадцать-то уж точно. Конечно, ловлю не я один, мне все помогают. Для науки важно ещё и то, что я поймал мотылька, ранее не известного на острове, различных мух, муравьёв и т. д. День вообще оказался очень удачным. Уилсон добыл десятки птиц, Лилли много растений и т. п. Но, возвратившись к месту высадки, мы к своему ужасу увидели, что с юга идёт большая волна и на берег накатываются огромные валы. Около пяти часов вечера все собрались на берегу и с грустью взирали через бурлящую стену прибоя на шлюпку и плашкоут, находившиеся по другую его сторону. Мы поняли, во-первых, что ружья и собранные образцы взять не сможем — их оставим до следующего дня. Во-вторых, что больному, сошедшему на берег размять ноги, также не вернуться сегодня на борт; с ним в конце концов остался Аткинсон. Бухточка напоминала кипящий котёл, а нам предстояло преодолеть её вплавь.
Мы втроём первыми кинулись в воду, забросили линь на плашкоут, а затем ухитрились поймать и доставить на берег конец, который нам кинули со шлюпки — она стояла вдали на якоре.
После этого я удерживал с помощью буксировочного конца плашкоут, а мои товарищи один за другим кидались в буруны и хватались за конец. В конечном итоге всё благополучно, но без вещей, добрались до корабля, вымокшие, мягко выражаясь, и голодные как волки. Во время моей ночной вахты с 12 до 4 утра прибой грохотал, а корабль бросало, словно щепку, из стороны в сторону. Мне казалось, что его вот-вот швырнёт на берег. На самом деле ему, конечно, ничто не угрожало. Потом мы узнали, что Аткинсон и больной матрос провели кошмарную ночь. Их еда пропиталась солёной водой, вокруг всю ночь напролёт сидели, не спуская с них глаз, крабы и белые крачки, которые при малейшем их движении подымали истошный крик.
Это было ужасно — да мы и не ждали иного, — но несмотря на это я тоже предлагал остаться, и не я один. Грохот прибоя и холод окончательно их доконали. Утром Эванс, Ренник, Отс и я, с двумя матросами и Граном, пошли на шлюпке и плашкоуте спасать наших робинзонов. Сначала мы думали закинуть линь на зубец утёса, но быстро поняли, что это невозможно.
Пришлось нам с Граном приблизиться по возможности на плашкоуте и отсюда бросить конец для наших вещей. Плашкоут, плоский как банка из-под сардин, оказался очень удобным в управлении. На нём можно дойти до самой верхушки прибойной волны — тебя лишь подкинет как пёрышко и, если не терять хладнокровия и следить за волнением, никогда не разобьёшься о скалы, потому что от них тебя относит откатывающийся от берега встречный могучий вал. И тем не менее… Вот в минуту затишья мы оказываемся вблизи суши, но тут большая волна подбрасывает шлюпку, с неё раздаётся крик „Внимание!“, и мы изо всех сил налегаем на вёсла, прочь от берега, если жизнь тебе дорога. Весьма азартное занятие! Первые брошенные нами концы унесло волнами, но затем мне, на сей раз в паре с Ренником, удалось на плашкоуте приблизиться, Аткинсон умудрился схватить конец и, подойдя к самой кромке прибоя, передать мне вещи. Я выгребал, но был всё время начеку и только потому сумел спасти фотоаппараты и бинокли: сначала их подняло на 12 футов над скалами, а затем смыло обратно, и тут-то я их и подхватил. Но самой большой удачей дня было то, что в промежутке между двумя валами нашего больного успели спустить вниз, я выпрыгнул из лодки и, поддерживая её за корму, подсадил его на своё место. В следующую минуту лодка взмыла вверх на гребне отступающей волны, матрос остался абсолютно сухим, меня же две секунды спустя другая волна обволокла пеной и погрузила во мрак. Накануне я дважды попадал в такой оборот, но на этот раз у меня в голове промелькнула мысль: „Обо что меня сейчас шваркнет головой?“ — верно, потому, что поток нёс меня как пушинку. Выбросил он меня в 15 футах над уровнем моря. Весь в ссадинах, я еле переводил дух, но уцепился ногтями за скалу и изо всех сил старался подтянуться как можно выше. Следующая волна, более высокая, достала меня, но смыть уже не смогла. Мы с Аткинсоном принялись сносить вниз оставленное снаряжение, а вместо меня на вёсла сел Эванс. Выждав промежуток между волнами, мы опрометью мчались к плашкоуту и закидывали в него несколько вещей. Винтовки и ружья я сбросил с высоты, и Эванс их поймал на лету, но, желая во что бы то ни стало спасти связку ботинок, брошенную Аткинсоном, отвлёкся от вёсел и в следующий миг плашкоут пронёсся над моей головой и в целости и сохранности повис мостиком на скалах, между которыми я вклинился. Эванс и Ренник успели вовремя выскочить из лодки, я же, когда следующая волна подняла плашкоут ещё выше, поспешил выбраться из своей засады. Затем его подхватил новый могучий вал и потащил, полный воды, по скалам обратно в море, счастье ещё, что ружья были засунуты под банку. Спасла наш плашкоут, вернее, то что от него осталось, шлюпка, взявшая его на буксир; Гран и один из матросов пересели в него и налегли на вёсла, мы же, не найдя иного выхода, привязали оставшиеся вещи к буйкам и пустили по воле волн, в надежде что плашкоут их подберёт.
Одежда, часы, гладкоствольные ружья, винтовки, патроны, убитые птицы, геологические образцы, корзина с едой — всё пропиталось солёной водой. А что нам оставалось делать?
Бросить всё на произвол судьбы, как посоветовал бы любой при виде могучего наката волн на скалы, взметавших брызги на 30–40 футов? Нас то и дело сбивало с ног или накрывало с головой, и тогда мы отчаянно хватались за какой-нибудь утёс или конец. Эванс первым поплыл к лодкам. Я же около получаса пытался спасти трос и лини, запутавшиеся между скал. Занятие не соскучишься. Выждав затишье, я вбегал в воду и, стоя в маленьких волнах, тянул к себе концы, но, как только с лодки криком предупреждали о приближении больших валов, с резвостью зайца выскакивал на скалы. В итоге мне удалось спасти большую часть концов, хотя некоторые пришлось отрезать. Я их кидал на берег напротив плашкоута, Ренник, держа за один конец, другой бросал в море, а там уж их выбирали. У меня сорвало с ног и унесло коричневые теннисные туфли (старые), и я влез в чьи-то морские сапоги. Потом выяснилось, что они принадлежат Нельсону и, по счастливой случайности, в числе немногих были спасены. Плашкоут приблизился к берегу, Ренник вбежал в отступающую волну и поплыл к нему. Я покрепче завязал мою зелёную шляпу, которая, между прочим, оказалась весьма нужной, побежал за следующей волной, прорвался сквозь линию прибоя и успел ухватиться за плашкоут до того, как гигантский вал поднял на гребень его и меня. Однако мы были чуть выше обрушивающегося гребня, так что всё обошлось, и после восьми часов купаний и холодных душей мы благополучно поднялись на борт, отделавшись несколькими царапинами, а ваш покорный слуга в прекрасном настроении. Ночь мы стояли на якоре, а в четверг утром отправились дальше.