Днем здесь царило оживление, толпились конюхи, кучера, погонщики фургонов, а также автомеханики, и все они курили, жевали табак и жевательную резинку и рассказывали байки. Но ночью здесь был один кузнец — он удивился бродяге, предложившему за якорь целый доллар. Кузнец запросил бы всего пятьдесят центов, но он пил и относился к тем, кого от виски тянет на подвиги.
Кузнец не откладывая взялся за дело; он хотел обработать якорь, пока никто не заметил, что он украден. Начал с того, что убрал одну из двух чугунных лап, работая попеременно молотом и долотом, пока не срезал ее. Потом сточил напильником заусеницы, чтобы получилось ровное место. А когда поднес якорь к свету, тот походил на крюк.
Потея, несмотря на ночной холод, кузнец выпил пива, приложился к бутылке «Старого бурбона Келлога», сделал большой глоток и принялся проделывать в веретене якоря отверстие, как заказал клиент. Сверлить чугун тяжело. Остановившись перевести дух, кузнец опять выпил пива, а затем закончил работу, смутно сознавая, что еще глоток «Келлога» — и он вместо чугуна просверлит себе руку.
Он завернул якорь в одеяло, оставленное заказчиком, и уложил в саквояж клиента. Голова кружилась. Он поднял срезанную лапу якоря и принялся размышлять, на что она сгодилась бы, но в дверь постучал заказчик.
— Неси сюда.
Человек оставался в темноте, и сегодня кузнец еще хуже, чем вчера, различал его черты. Но он узнал сильный голос, отчетливый восточный акцент, высокомерие, рост и городское пальто длиной по колено.
— Я сказал, неси сюда!
Кузнец вынес саквояж за порог.
— Закрой дверь!
Он закрыл за собой дверь, отрезав свет, падавший изнутри, и клиент выхватил у него саквояж.
— Спасибо, добрый человек.
— Не за что, — ответил кузнец, гадая, что этот щеголь в пальто намерен делать с обрезанным якорем.
Золотая десятидолларовая монета, плата за неделю тяжелого труда, блеснула в темноте. Кузнец попробовал ее поймать, промахнулся и наклонился, чтобы подобрать ее с песка. Он почувствовал, что человек приблизился. Кузнец настороженно оглянулся и увидел, что человек наклонился к разношенным сапогам, которые не вязались с модным пальто. В эту минуту дверь распахнулась, и на лицо человека упал свет. Кузнецу оно показалось знакомым. В дверях появились три конюха и автомеханик, все пьяней пьяного. Увидев кузнеца на песке, они рассмеялись.
— Черт возьми! — сказал механик. — Джим тоже раздавил бутылочку.
Заказчик повернулся и исчез в темноте. Кузнец не подозревал, что всего миг отделял его от смерти. Ради своей безопасности этот человек убивал.
Большую часть сорока семи лет, на протяжении которых Сакраменто оставался столицей штата Калифорния, белый дом Энн Паунд оказывал самое искреннее гостеприимство законодателям и лоббистам, устроившимся всего в трех кварталах от него. Дом был большой и красивый, построенный с ранневикторианской пышностью — белые деревянные стены, множество башенок, чердаков, балконов и перил. А за натертой воском входной дверью из каштана просторный вестибюль был украшен портретом хозяйки, написанным в годы ее молодости. Лестница в этом доме, покрытая красным ковром, так прославилась в кругах политиков, что об уровне связей человека можно было судить по тому, улыбнется ли он понимающе, услыхав «лестница в небо».
В тот день в восемь вечера хозяйка, ставшая за эти годы значительно старше и тучнее, с побелевшей, как стены дома, но все еще роскошной копной волос, одетая в просторное зеленое шелковое платье, восседала на пурпурнокрасном диване в своей гостиной в глубине дома. В этой гостиной было еще много таких же диванов, просторных кресел, начищенных до блеска медных плевательниц, вставленных в позолоченные рамы изображений нагих и в разной степени раздетых женщин, а также отличный бар, изобилующий хрустальной посудой. С некоторых пор гостиную отделяла от передней части дома прочная трехдюймовая раздвижная дверь. Дверь охранял элегантно одетый вышибала, бывший борец, сумевший победить «Джентльмена Джима» Корбетта в его лучшие годы и дожить до возможности рассказывать об этом.
Исаак Белл прятал улыбку, видя, что все еще красивая хозяйка дома вгоняет в краску Джозефа Ван Дорна. Видно было, что под его бородой, рыжей, как и бакенбарды, он покраснел. Несмотря на свое всем известное мужество перед лицом опасности, Ван Дорн терял всякую смелость, когда речь заходила о женщинах, тем более об интимных отношениях. Он, несомненно, предпочел бы оказаться где угодно, лишь бы не в дальней гостиной самого известного борделя.
— Начнем? — спросил Ван Дорн.
— Мисс Энн, — сказал Белл, вежливо протягивая руку, чтобы помочь хозяйке встать с дивана. — Благодарим за гостеприимство.