Прядка упала на её глаза. Девушка, смеясь, поправила непослушные волосы.

— Пустое. Они вряд ли сравнятся с их хозяйкой.

Офицер ничуть не кривил душой: с каждым мгновением он всё лучше понимал, что желал бы осыпать комплиментами Канторович. Самые прекрасные слова в мире — и те должны были поблекнуть по сравнению с тенью этой девушки. Неужели он влюбился, как шестнадцатилетний юнкер? А что, почему бы и нет? Только…это помешает службе…Очень сильно помешает…

— Я, признаться, обратил на Вас внимание ещё несколько дней назад. Вы тогда беседовали…на повышенных тонах с неким господином в мундире министерства внутренних дел. И мне подумалось, что Вам требуется хоть какое-то отдохновение…Я, наверное, говорю несколько путано?

Он, контрразведчик со стажем, не боявшийся лично участвовать в арестах вражеских шпионов, стушевался. Что творит красота! Даже выученная загодя речь показалась ему теперь жалким монологом и третьесортной пьески.

Анна закрыла глаза и улыбнулась.

— Нисколько, — она открыла свои глаза-озёра, и взгляды двух людей соединились. — Вы говорите от чистого сердца, мне это нравится. А тот человек…Да…Его надо забыть…

— Какие же у Вас прекрасные глаза… — вырвалось у Бобрева.

И — удивительное дело — Канторович зарделась.

— Благодарю Вас… — она опустила очи долу.

Рука её теребила волосы: Анна нервничала, заметно нервничала.

— Н-н-ноо! Приехали! — наконец воскликнул лихач. — Пожалте, господа хорошие, довезли в лучшем виде!

— Вы были правы, милейший: я не заметила стука копыт, — не поднимая взгляда, сказала Канторович. — Вы…

Она не находила слов: так не хотелось расставаться с этим офицером, таким милым и славным, таким добрым и честным…

— Мы ещё встретимся? — сама того не желая, спросила Канторович, зарывшись в цветы.

— Я Вас буду ждать здесь…Вы ведь, должно быть, где-то здесь служите или живёте?

— Служу…В Центральном военно-промышленном, — легонько кивнула девушка.

Наконец, она подняла взгляд.

— Только…не надо цветов, — она улыбнулась.

В уголке левого глаза показалась слезинка.