Мачеха не сумела проникнуть в суть отношения отца ко мне. Нельзя винить её в этом, ошибались люди и более проницательные, знавшие нас больший срок.
В самом деле, несложно было обмануться. Трудно было ожидать от кого-нибудь подобного знания…
Так, прекратился поток объятий, ласковых слов и дорогих безделок. Какое-то время Блодвен держала себя холодно и всего-то не замечала опальную падчерицу — уже не дочь. К подобному обращению мне было не привыкать, перемены скорее порадовали, избавив от неприятного общества Блодвен и необходимости притворяться счастливой родством с нею.
Год спустя отношение её ко мне переменилось — не в лучшую сторону, и с каждым месяцем становилось всё хуже. Немало способствовало тому одно крайне неприятное для Блодвен обстоятельство, по сути, сводящее на нет смысл заключённого отцом союза.
Мачеха страшилась мужниного гнева, грозящего — кто знает? монастырским постригом, ссылкой, позорным возвращением к отцу. Страх, как то случается у подобных ей натур, выливался в гнев, который она обращала на слуг и на меня — единственного ребёнка ард-риага.
Возможно, из-за её отношения, мачеха никогда не казалась мне красивой — столь холодно было её лицо, но те, кто знал матушку, говорили, что вторая жена ард-риага почти столь же красива, как Гвинейра. Замечание это, это роковое "почти" приводили мачеху в бешенство. Так как матушка была давно неуязвима для ненависти, вся она изливалась на меня.
Блодвен по-прежнему радовала отцов взор холодной своей красотой, да тешила гордость тем, что принадлежит ему. Чрево её оставалось бесплодным.
Причину её ненависти ко мне несложно объяснить. Я являла собою самое зримое доказательство тому, что бесплоден не ард-риаг. Рождение здоровых сыновей сделало бы меня слишком незначительной фигурой, чтобы обо мне следовало беспокоиться, но я оставалась единственным ребёнком, — кто знает, не навсегда ли? И, наконец, всё возрастающее сходство между мной и матушкой, сходство, которое отмечали уже все, кому случалось хоть раз увидеть нас обеих, не могло радовать Блодвен, узревшей в том очередное оскорбление её гордости.
Мачеха упражнялась в остроумии, изыскивая всё новые способы огорчить или унизить падчерицу. К тому времени, как нападки её сделались невыносимы, я уже жила в заточении, не имея права перемещаться по замку, тем паче за его пределами, без дозволения отца. Надо ли говорить, что я имела на то мало желания. Мои покои оставались единственным местом, где я была ограждена от мстительной изобретательности Блодвен. Её же устраивало моё заключение; не видя меня, можно было думать, что никакой дочери ард-риага и вовсе нет. ***
Почти лишённая общения (не считать же за таковое вызывающие тревогу посещения отца), я окунулась в мир книг и историй Нимуэ, верившей не в единого Бога, но в десятки прекрасных богов и богинь, на мой взгляд, до странности похожих на людей присущими людскому роду чертами. Они так же сражались, интриговали, заключали и разрывали союзы, любили и страдали от ревности; мучимые скукой долгого существования, они развлекались, вмешиваясь свысока в дела смертных, стравливая, как псов. Бывало и так, что скоротечная земная красота привлекала их, и какие-нибудь из земных мужчин и женщин становились любовниками диких богов.
Мир Нимуэ населяло множество духов, едва ли не у каждого дерева и ручья был свой хранитель. Они являлись в облике мужчин и женщин нечеловеческой красоты или волшебных созданий; движимые прихотью, они могли наградить случайного путника чудесным даром… Но чаще встреча с ними оборачивалась несчастьем: помутившимся рассудком, похищенным сердцем, отнятой жизнью.
Я, верно, умерла б со скуки, если бы не эти истории — когда страшные, когда смешные, когда грустные, но всегда с ощущением причастности к тайне, тайне самой земли и тех, кто жил на ней задолго до появления суетливого людского племени.
Могла ли я, почти ребёнок, предполагать тогда, уносясь душою в самых смелых мечтаниях о дальних странствиях, чудесных превращениях, роковых столкновениях, что и моя история окажется на диво схожей, что и мне предстоит встреча, знаменующая пробуждение ото сна, которым я спала всю жизнь, для жизни иной, где кровь горяча, ала и пахнет железом и страхом, а чувства разят лезвиями, причиняя когда боль, схожую с наслаждением, а когда наслаждение, подобное боли?
3
Не ведаю, что натолкнуло отца на мысль, будто бы мне угрожает опасность. Жизнь наша никогда не была спокойной и не переменялась в ту пору ни в лучшую, ни в худшую сторону. Многочисленные риаги по-прежнему бунтовали в открытую или втихомолку плели заговоры, как и всегда, совершались подкупы, нанимались соглядатаи и убийцы взамен раскрытым и схваченным. Вращалось чудовищное колесо власти, время от времени переламывая хребет тем, чья удача уступала их амбициям. Я не любила думать об этом, не хотела слышать скрип колеса и хруст костей, что раздавался столь близко, что казался оглушительным.
Словом, внезапный страх отца озадачивал. Хоть опасения его и казались беспочвенными, я рассудила, что ард-риаг в любом случае знает больше моего, но страх перед неясной опасностью всё не являлся. Скорей раздразнило обленившиеся нервы шальное ожидание — тогда моё умение бояться оставалось далеко от совершенства. Нетрудно представить, сколь весела и богата на переживания и забавы была тогдашняя моя жизнь, коль скоро угроза ей представлялась будоражащим кровь приключением.
Блодвен тотчас решила, будто жизнь моя прибавила в цене. Это льстило невеликому моему тщеславию.
Немало отцовых грехов могли перечесть его враги и ещё больше — друзья. Одного не отнять — он не был скуп, мой отец. И за охрану дочери назначил баснословную сумму.
На медовое сияние золота слетелись пройдохи всех мастей. Охотники до лёгкой наживы отправлялись восвояси; вопли некоторых, особо ретивых, некоторое время раздавались с конюшни, где их вознаграждали десятком-другим плетей за беспокойство и дорожные издержки. Ни отец, ни его люди не были остолопами, неспособными отличить ст`оящего бойца от обманщика.
Последняя мера способствовала тому, что поток проходимцев оскудел, а вскоре иссяк вовсе, и в ворота замка отныне стучали лишь те, которые и в самом деле чего-то стоили в смысле воинского умения и опыта телохранителя. Таких не вышвыривали с позором, а предлагали показать, на что они способны.