— Well, you know, Shruthi lost her entire family to Fever, so she"s been scared to get married again and take another loss. But while talking to this young man, she suddenly had a vision that if she marry him, she won"t die and their children won"t die either. I believe her, she is clairvoyant.

— Did she fall in love with the sergeant?

— I know my daughter. I saw her eyes when she was making his coffee.

«Fuck! I knew it!» воскликнул про себя Дуэйн, но вслух ничего не сказал.

— Olaf, that was a fast move on, even for a marine! — только и сказал адмирал. — Are you sure you love this woman?

— Affrimative, sir! I officially ask your permission to get married, sir!

— Shruthi, what about you? Do you love sergeant Erikson?

— Yes, admiral. I love him with all my heart! Will you give Olaf a permission to marry?

— He does not need my permission. Just go to a courthouse of your choice and get your marriage license.

Какая всё же это удивительная штука — любовь! Не только в кино, не только в театре или в их бледном невзрачном и лживом отражении, каковым является реальная жизнь, а даже и таких неподходящих для этого местах как апокалиптический роман, в котором человеку не то что кого-то полюбить, а и просто дожить хотя бы до середины повествования ой как нелегко, она внезапно зажигается от электрического соприкосновения рук и взглядов мужчины и женщины, горячо и ярко, и заставляет давно разуверившегося в любви автора книги остановить своё перо в досадном и в то же время радостном изумлении — ну надо же!

Н-да, всякое бывает… Не только автор этого повествования, но даже и всезнающий Женька Мякишев не думал и не гадал, что визит адмирала Шермана к доктору по душевных хворям приведёт к такому неожиданному побочному эффекту. И что интересно, у автора, будь он даже самым последним циником, ни за что не поднимется рука хладнокровно вымарать из рукописи это неожиданно вспыхнувшее чувство, совершенно некстати связавшее двух второстепенных героев романа незримой волшебной нитью.

Любовь — это такой редкий цветок в нашем повседневном лепрозории, что убить её — это абсолютно немыслимое святотатство даже в реальной жизни, а уж в книге и тем более. Пусть она ещё не раз обернётся лишней головной болью. Пусть придётся до умопомрачения думать, как вписать эту ненужную и банальную интригу в сюжет и выжать из неё что-нибудь полезное. Да что там… Пусть сгинет всё на свете, но любовь должна жить! И поэтому из всех поворотов сюжета следует выбирать тот, в котором побеждает любовь.

«Это ж просто охренеть от таких поворотов…» подумал автор, и поскребя в затылке, погрузил пальцы в клавиатуру. С первым же тычком по клавише повествование, застывшее на последнем кадре, дрогнуло в раздумье, а затем полным ходом решительно двинулось вперёд.

«Это ж просто охренеть от таких поворотов…» подумал Дуэйн. «You can die in a fling, you get married in a fling… You can take off your body and put it back on like a fuckin" uniform! Or you can suddenly turn into a chimera… блядские химеры… ещё чуть-чуть — и сожрали бы меня, суки…» Дуэйн теперь довольно часто думал по-русски. «Если бы Женька не крикнул «jump!» мне бы точно пиздец!»

Душа капрала Робинсона, притаившаяся в малой части адмиральского тела, живо вспомнила недавнее приключение, едва не закончившееся трагически, и в её воображении ярко всплыли ощущения леденящего холода, исходящего от ритмично и волнообразно извивающихся щупалец химер.

«I still can"t get rid of that horrible freezing feeling when they tried to suck me in.» — Дуэйн внутренне поёжился. — «In fact, I feel like it"s getting worse! What"s going on? I"d better check it out right now. Better safe than sorry, let alone, dead…»

Дуэйн осторожно покинул тело адмирала и плавно взмыл вверх. Он легко просочился через кафедральный потолок и крышу здания и завис над кампусом в слегка вечереющем, но всё ещё ярком калифорнийском небе. Внизу мягко сияли сочными оттенками терракота красно-коричневые прямоугольники черепичных крыш. Фронтоны многочисленных корпусов, прорезанные чередой испанских арок, напоминали бесконечные волны, возможно те самые которые будущий аспирант профессора Григорьева наблюдал в море вместе со своим отцом. Время застыло в этих каменных волнах, источая обманчивое чувство покоя, в глубине которого едва уловимо прослеживались ритмичные плавные движения щупалец химер.

Тонкие шлейки пешеходных дорожек бежевого цвета прорезали широкую площадь, устланную изумрудным газоном, и сходились в центре в аккуратный круг, в который были вписаны цветочные клумбы со сложным орнаментом. Центральная клумба с ярко-красной буквой S посредине на нежно-жёлтом фоне и четыре цветника в виде прямоугольных секторов вокруг неё при взгляде с высоты складывались в изящный фигурный медальон.

В стороне возвышалась на фоне заходящего солнца Гуверовская башня, вонзая в небо аккуратный белый шпиль с основанием в виде часовенки, венчающий шлемовидную черепичную крышу ярко-терракотового цвета с небольшой рябью из черепиц цвета кармина и ржавчины. Вслед за шпилем стремились вверх четыре массивных зубца, по одному на каждом углу. На одиннадцатом этаже этой башни всё ещё незримо витал дух Александра Исаевича Солженицына, который жил там в ранний период своего изгнания по приглашению Стэнфордского университета.

В изгнании он оказался за то что осмелился подробно, в нескольких томах, написать о том, как по какой-то непонятной причине одни люди медленно умерщвляли миллионы других людей в сотнях концлагерей. Принятая ими смерть была неизмеримо более мучительной чем смерть от Огненной Лихорадки. Все знали об этих смертях, но предпочитали молчать. Нашёлся один человек, который нарушил заговор молчания и в результате оказался в Гуверовской башне. Там он жил, размышлял, и вероятно не раз думал о том что не стоит делать добрые дела людям трусливым и безразличным, не умеющим испытывать стыд и не желающим очистить душу раскаянием. Понятно ведь, что у таких людей непременно появится желание отомстить человеку, который помимо их воли разбудил в них эти нежеланные чувства, выстрелив правдой в упор в глаза и уши тем, кто не желал её видеть и слышать.