— Это ты что ли? — без всякого удивления спросил Лёха.

— Ну я, а кто же ещё! Здорово, дядя Лёша! Как вы там в Пронькино-то живёте? Не все ещё померли от радиации?

— А ты откель меня по имени знаешь? — насторожился Лёха, внимательно следя за диковинной крабьей мелочью, только что выдавшей ценные разведданные.

— Как же мне тебя не знать, дядя Лёша? Ты забыл как я тебе каждую неделю таскал белые и берёзовики и грузди и маслята. И хоть бы раз хоть один червивый принёс! А ты мне за каждую корзинку по паре патронов для ижевки — помнишь? И ещё сигарету докуривать давал. Городскую, с фильтром.

— Так это ты что ли, Федька? Агарковский пацан? Андрюхи Агафонова сынок? Помню! А Валька где, сеструха твоя? Вы же всю дорогу вместе бегали.

— А Вальку твой брательник, дядя Толя, ещё в начале битвы сапогом раздавил. Двух сантиметров она до окопа не добежала… Но это ничего, не страшно. Дядя Женя говорит, что крабы — это пока, временно. А потом они нас с Валькой опять в нормальное тело посадят, меня в пацанское, а её в девчачье. Только им ещё надо научиться их делать. А сейчас Вальке крабский скафандр дадут новой системы, лучше чем у меня, вообще атасный! Она теперь на полтора метра подпрыгивать сможет! Так легко уже не раздавишь.

— Извиняй, Федька! На войне как на войне. — Толян присел чтобы лучше рассмотреть знакомого пацанёнка в его новом озёрном обличье. — А как же вы в озере оказались?

— Ну как… Мужики пошли как всегда в шахты за взрывчаткой… Ждали их ждали… Ну, на третий день ясно стало, что никто уже домой не придёт. Остались мы на деревне однёшеньки. Голодать стали. Ещё и радиация. Без рыбы начали болеть и худой смертью помирать. Мы думали, мужиков наших озёрные поели. А потом приходит вдруг из озера дядя Женя. Ну мы все перепужались, а он тут и говорит, тихо все, в обмороки не падайте, я за вами пришёл. Пошлите-ка все со мной, в озеро. Здесь вы всё одно перемрёте. Ну, безногий Серёга Лапшин, Надька Комракова, которая с килой, и ещё пяток какие побольнее да постарше зассали идти, хотя им дома всё одно помирать выходило. Вроде бы, чего им терять, если они и так калеки! Ан нет, видать чем человек больней тем ссыкливей. Смерть-то от них близко, вот они и боятся её лишний раз потревожить… А пацаны все, и девки, и остальные взрослые поздоровше ушли с дядей Женей в озеро. А куды деваться? — юный разведчик Федька Агафонов горестно развёл миниатюрными клешнями.

— И как ты теперь? — Лёха вытянул мизинец и осторожно погладил крабика по панцирю.

Федька задумчиво почесал малюсенькой левой клешнёй более массивную правую — Да в общем, нормально. Разведчиком служу. Вот бы ещё узнать, куда отцы наши пропали. В озере их нет.

— На федеральных минах отцы ваши подорвались, Фёдор Андреевич. — Толян ненароком глянул в Федькины крабьи глазки, задорно торчавшие на стебельках, и ему показалось что в них промелькнула настоящая человеческая печаль десятилетнего пацана, потерявшего родителей. — Отец у тебя хороший мужик был. Если бы он только меня и Дрона послушал, не полез бы на мины… Кстати, Василий, а почему агарковских мужиков души не в озере, а? Озёрные что, побрезговали?

— Не по уставу, командир, озеру такие души забирать. — Васька внимательно глянул на крохотные Федькины клешни, потом на свою громадную клешню, и еле заметно усмехнулся. — Тебе же Шалфеич объяснил что озеро только неупокоенные души себе берёт. А агарковские ребята что могли для своих семей — как умели, сделали. Жизни свои положили. Их души теперь в вечном покое пребывают, и трогать их без нужды нет необходимости. Давайте все присядем на песочек, помолчим и их помянем…

Машка присела рядом с Дуэйном, сграбастала обеими руками его чёрную лапищу и осторожно прижала к губам. Лёха воткнул в песок вилы и устало опустился на корточки, держась за навильник. Толян, не торопясь, присел на одно колено, затем на другое и уселся по-японски, ноги под себя, положив на колени катану, тихонько пробуя большим пальцем лезвие. Разведчик Федька прижался к малой части ледникового наследия — небольшому валуну, на котором сидел Василий, уперев клешню в неровно выглаженную льдом каменную поверхность, и замер, забравшись в едва заметную трещину и выставив наружу крохотные глаза-перископы.

Странная настала на озере тишина. Короткие тихие всплески мутноватых озёрных волн о песчаный берег не нарушали а лишь подчёркивали эту тишину. Обнимал её далёким, отстранённым и в то же время тесным объятием дымчато-голубой небесный купол, в белёсой прозрачности которого угадывалось громадное напряжение, как у закалённого стекла. Искривлённые атмосферной аберрацией лучи истекающего к закату солнца разрезали эту тишину на томительные нескончаемые секунды.

Звенел и разговаривал тихими шорохами и скрипами прибрежный лес. В густых его ветвях всё так же переговаривались птицы. Все эти плески, скрипы и шорохи как бы придавливала сверху не слышной уху но вполне ощутимой нотой не ослабевающая ни на секунду радиация.

Два больших рыжих муравья на лесной подстилке у трухлявого елового пня по очереди кусали шерстистую фиолетовую гусеницу. Потом к ним присоединились ещё два. Гусеница резко скручивалась в спираль, потом так же резко разжималась и вытягивалась в струну, билась и перекатывалась, корёжилась и бешено извивалась волнами, получая укус за укусом. Пружинистое тело гусеницы своим отчаянным танцем выражало страстное желание жить и обжигающе-ледяной ужас перед насильственной смертью. Её агональные спазмы пульсировали как радар и посылали сигнал о помощи во всех диапазонах, а отстранённые небеса, неожиданно близко и синё склонившись над её последними судорогами со своей необъятной вышины, с равнодушным любопытством внимали каждому биению её угасающей жизни.

— Жить!!! Жить!!! Жииииыыыыть!!! — разрывала Вселенную безмолвным криком своего тела ещё полная сил, но уже обречённая гусеница, в миллион раз сильнее чем способно вопить и кричать человеческое существо. И некому было протянуть ей тоненькую паутинку помощи.

Жить хотели все, но жизнь распоряжалась по-своему.

Из-за леса, прошуршав над кромками деревьев, вылетел большой серый цапель, как видно не здешний. Он сделал длинный низкий заход вдоль берега, пробурчал горлом какое-то птичье-водоплавающее ругательство, типа «брляк-бурляк» и плавно выпростал из-под пернатого зада длинные ноги-шасси, изготовив их к посадке.

Усевшись и утвердившись на месте, цапель немедленно принялся охотиться за лягушкой. Лягушка, однако, вместо того чтобы поскорее удрать поглубже в воду или благоразумно дать себя съесть, неожиданно выпрыгнула ввысь и нанесла сокрушительный удар когтистой лапой по длинноклювой башке. Перевернувшись в воздухе, лягушка занырнула обратно в озеро, успев напоследок брызнуть в птичьи глаза ядовитой струёй.