Первый спор

Нет, авторы ее, конечно, не первые, кому пришло в голову, что спасение России — Сибирь. Но, насколько я знаю, первые, кто разработал эту идею так тщательно, что сделал возможным свести ее к предельно простой формуле: «Так же, как в XVIII веке Сибирь создала Россию, может она и возродить ее после Путина в XXI». Уточню во избежание недоразумений, что ответственность за эту формулу несу я. Авторы предлагают все свои нововведения для «здесь и сейчас» и никак не связывают их с депутинизацией России. Несмотря даже на то, что не скрывают: «Следование нынешним курсом — это путь в тупик…» Страна практически исчезла с индустриальной и технологической карты мира.

Да простят мне уважаемые авторы, но их вера в коренное изменение «пути в тупик» под руковождением (в буквальном смысле «ручным управлением») Цезаря, загнавшего страну в этот тупик, представляется мне чем-то вроде веры в чудо. Я, во всяком случае, не знаю в прошлом России случая, чтобы, «исчезнув» с индустриальной и технологической карты мира, она вернулась на карту БЕЗ ПЕРЕМЕНЫ первого лица.

Разумеется, у авторов есть веские аргументы. Вот пример: «В новых условиях Сибирь, обеспечивающая большую часть экспорта и играющая ведущую роль в наполнении федерального бюджета, обретает естественное право… иметь голос при решении важнейших вопросов развития России». И еще: «На наш взгляд, именно “сибирская революция” может вывести Россию из тех экономических и политических “ловушек”, в которые попала страна». Ну, что тут возразить? Что не родился еще диктатор, который признал бы «естественное право» подведомственного ему народа на что бы то ни было и не рассматривал любую революцию как крамолу? Что ж, история нас рассудит. Тем более что ждать, похоже, осталось не очень долго.

Вопросы

Моя апелляция к истории, боюсь, породит массу вопросов. Начнем с самого элементарного. Скептик непременно спросит с затаенной насмешкой: «Позвольте, вы утверждаете, что в XVIII веке Сибирь создала Россию, но если так, где в таком случае была Россия ДО XVIII века?» Отвечу: нигде. Территория от Смоленска до Урала называлась в XVII столетии Московией и была изгоем в европейской семье, в некотором смысле напоминая страну, в которую превратил Россию цезаризм Путина.

В том конкретно смысле, что, будучи безнадежно отсталой (достаточно напомнить, что оракулом Московии в космографии в эпоху Ньютона, после Коперника, Кеплера и Галилея был Козьма Индикоплов, египетский монах VI века, полагавший землю четырехугольной), она в то же время считала себя, как заметил Василий Ключевский, «единственно правоверной в мире, свое понимание божества исключительно правильным, творца вселенной представляла своим русским богом, никому более не принадлежавшим и неведомым».

Впрочем, практически все серьезные русские мыслители XIX века, независимо от убеждений, Московию презирали. Константин Леонтьев находил в ней, КАК МЫ ПОМНИМ, лишь «бесцветность и пустоту», и самая светлая голова славянофильства, Иван Киреевский, вздыхая, признавал в пику своим единомышленникам, что пребывала Московия «в оцепенении духовной деятельности». Что и говорить о русских европейцах! Виссарион Белинский называл ее порядки «китаизмом», в удушливой атмосфере которого, как добавлял Николай Бердяев, «угасла даже святость».

Другой вопрос, каким образом полуевропейское, живое и преуспевающее Московское государство Ивана Ш-докре-постническое, доимперское и досамодержавное — превратилось в снулую, самодовольную и тупиковую Московию? Это требует некоторой дискуссии. В первом томе трилогии, который я назвал «Европейское столетие России. 1480–1560», предложена гипотеза, никем пока всерьез не оспоренная ни на Западе (американское его издание ТЬе Оп§ш$ о! Агйосгасу было, НАПОМНЮ, опубликовано ЕЩЕ в 1981-м), ни в России. Согласно моей гипотезе, причиной этой головокружительной метаморфозы была самодержавная революция и диктатура Ивана IV (1560–1583), сломавшая основы московской государственности, заложенные его дедом Иваном III, и дотла опустошившая страну.

Я понимаю, как трудно, почти немыслимо было бы поверить в возможность столь монументальной трансформации, когда б аналогичная метаморфоза не случалась с Россией ТРИЖДЫ! Я говорю, во-первых, о том, что в начале XVIII века посредством такого же катаклизма произошла в России обратная трансформация — из тупиковой Московии она снова превратилась в полуевропейскую, то есть способную к развитию петровскую державу, во-вторых, о том, что еще два столетия спустя революция Октября 1917-го опять превратила ее в тупиковый и, подобно Московии, обреченный на деградацию СССР. Третью, не менее фундаментальную трансформацию пережила страна уже на наших глазах, когда рухнувшая Советская Империя снова превратилась в Россию.

Могут ли после этого быть сомнения в цивилизационной неустойчивости России, в ее способности к поистине исполинским метаморфозам? В том, иначе говоря, что, и впрямь, способна она превращаться в совсем другую, совершенно непохожую на себя прежнюю страну: из развивающейся-в деградирующую, из тупиковой-в развивающуюся (это к тому, что предложенная Зубовым и Иноземцевым «сибирская революция» содержит в себе возможность и четвертой метаморфозы-после Путина).

Эта цивилизационная неустойчивость России есть, по-видимому, плата за изначальную ДВОЙСТВЕННОСТЬ ее политической культуры, подробно обоснованную в трилогии. На протяжении столетий североевропейское начало боролось в ней с византийско-евразийским. Побеждало то одно, то другое. Мыслящим современникам ее тупиковых эпох, русским европейцам, казалась она страной, проклятой Богом, безнадежной, обреченной на вырождение; мыслящим иностранцам-страной-хамелеоном. Историк XX века, имевший возможность обозревать эту причудливую историю во всей ее целостности, назвал ее «испорченной Европой» (см. Приложение 2 к первой книге «Зачем России Европа?»).

Просто потому, что столетия, пусть мучительно медленно, постепенно, но снимали византийско-евразийскую «порчу», и уже в XIX веке Россия была вполне европейской культурной сверхдержавой. Не вмешайся Первая мировая война, куда по неизреченной своей глупости втянули ее правители, она, возможно, уже в XX веке «слилась бы с Европейским сообществом», как пророчил ей за столетие до этого Чаадаев (см. Приложение «Уроки Первой мировой» ко второй книге).