Глава 2

Гроза

Отрок годов пятнадцати с чуть рыжеватыми, выгоревшими на солнце волосами, опершись на лёгкую палицу, следил за стадом овец, которые неспешно спускались с каменистого склона, старательно, почти до самых корней, поглощая наполовину высохшую траву. Дождей не было с самой весны, трава не росла, и на месте пастбищ оставалась голая серая земля. Бурый, с белыми пятнами пёс, привычно обежав отару, взглянув на хозяина, вильнул хвостом, сообщая, что всё в порядке, и тут же растянулся под жидкой тенью куста, тяжело и часто дыша.

– Что, Рудой, жарко тебе в шубе, небось опять клещей насобирал? Дай-ка погляжу, брат. – С этими словами юный пастух присел на камень и принялся осматривать своего лохматого помощника. – Вот, двоих кровососов вытащил. А с жарой ничем помочь не могу. Скоро старейшины пойдут к Священному Дубу, станут творить обряд, чтоб дождь вызвать. На него только надежда, – продолжал беседовать пастух с четвероногим другом. – Дуб-то у нас особенный, другого такого на всей земле не сыскать! Вот ты ведаешь, отчего меня Грозой зовут, а? Не ведаешь, и не оттого вовсе, что я грозным нравом отличаюсь, как раз сам по себе я тихий, а прозвали так после случая одного. Мать мне после не раз сказывала, – вспоминал пастух, иногда бросая взгляд на лениво передвигавшихся овец. – Не было мне тогда ещё и двух лет от роду, как занемог я крепко, ни снадобья, ни заговоры не помогали. Не ел уже почти ничего и кровавым проносом исходил. Мать моя, видя, что гибнет её дитя, взяла меня на руки и пошла в горы к волхву Хорсовиту. Поглядел волхв на меня, на мать поглядел и молвил ей такое слово: «Я один хвори сей не одолею, идти надобно к Дубу Священному, он Древо Перуново, покровитель воинов, а всякий муж есть воин. Торопиться надобно, иначе через день-два не станет сына твоего». Через каменья по узким горным тропкам отправились они вниз и уже затемно дошли к месту священному. И стал волхв среди ночи молитву творить и просить Древо силой своей Перуновой дитя от немочи избавить. Долго обращался он к Дубу. И тут раз-другой налетел свежий ветер. Облака заклубились, закрыли луну, и сверкнули первые молнии. Потом небо раскололось грозой и хлестнул ливень.

Несколько раз молнии, посылаемые с небес Громовержцем-батюшкой, едва нас не поразили, совсем недалече вонзаясь в огромные валуны. Спотыкалась матушка о те камни, скользила по суглинку размокшему, Хорсовит меня у неё взял, и так с трудом добрались домой.

А наутро узнали, что ночью Перунова стрела поразила одного из наших коней, да так сильно, что он частью обуглился.

Зарыдала матушка, запричитала, что Перун послал худой знак.

А Хорсовит поглядел на коня и молвил:

– Всегда даются людям знаки божеские, только читать их надо правильно. Перун сей жертвой священной сам указал на путь оздравления дитяти. Вели-ка мужу сего коня разделать, часть жертвы Перун уже взял. Себе тоже возьми часть и мясом жертвенным корми потихоньку мальца. Кости потом принесёте, и я закопаю их под Дубом Священным.

Подивилась матушка, но не стала перечить волхву. Начал я пищу ту священную принимать по крохам малым сначала и через седмицу смог на ноги встать, а потом и вовсе про хворь забыл. Только сызмальства и поныне, когда начинается гроза или буря, метель в горах или на море волнение, не могу я, как все прочие люди, дома под крышей прятаться. Тянет меня сила неведомая вон из жилища под удары ветра и сверкание молний, и так мне оттого хорошо становится, и столь силы прибывает, будто прямо с небес она на меня изливается вместе со струями ливня или хлёсткими снежными вихрями, что удерживать меня бесполезно. Оттого и назвали меня Грозой, так-то, брат Рудой. Частенько посылала меня мать с чем-то из её вкусной стряпни к волхву с благодарностью, а он на мои любопытные расспросы про устроение неба, звёзд да солнечного пути по небесному своду много чего рассказывал. Как какие созвездия называются, как по ним путь в ночи найти в море ли, в горах или степи ровной, как время узнать опять же по солнцу и звёздам… Мудро, брат Рудой, и страсть как любопытно! Я и до того любил на небо глядеть, а после тех рассказов волхва и вовсе потянуло меня к небесам, как к чуду божескому истинному! Бывает, проснусь в ночи, гляжу на звёзды и планиды, на огни небесные, что к земле летят и исчезают над ней, вспыхнув искрами, и аж слёзы на глаза наворачиваются…

Задремавший было под мерный голос пастуха пёс вдруг навострил чуткие уши, поднял голову, а потом, вздыбив шерсть на холке, с лаем бросился в сторону кустов, отделявших склон от тропы. Послышались чьи-то голоса. Гроза поспешил за собакой и осторожно выглянул из-за кустов. На тропе два крепких бородатых мужа в длинных серых одеяниях отмахивались палками, защищая от собачьих клыков не столько себя, сколько худощавого русоволосого мужа, одетого тоже в длинное, но светлое одеяние.

– Рудой, нельзя, чего подорожных трогаешь? А ну, мигом к овцам, я тут сам разберусь! – повелительно прикрикнул юноша, выходя из кустов. – Кому я велел, а? – Он ещё раз оглянулся на отошедшего, но медлившего с выполнением наказа пса.

Убедившись, что лохматый помощник удалился, Гроза обернулся к прохожим. По одежде это были монахи, коих он встречал не раз, но по тому, как споро и согласно они защищались от пса, более походили на воинов. Третий же, в светлом, похоже, был их господином. На вид годов тридцати, ростом чуть выше среднего, худощавый, с узкими плечами, но чрезвычайно приятной внешности: русые власы, борода, глубокие серые очи, тонкие черты лица. Капли испарины выступили на его красивом бледном челе от подъёма в гору, дыхание было учащённым.

– Не боись, Рудой вас не тронет, он не злой вовсе, просто отару охраняет, – молвил юный пастух прохожим. Проследив зорким оком путь незнакомцев по тропе, увидел в конце её, где она выходила на проезжую дорогу, остановившийся воз, запряжённый парой сытых ухоженных коней.

– Благодарю, – молвил путник по-словенски, но с незнакомым пастуху выговором. – Мы из Херсонеса едем, нет ли у тебя воды? Та, что брали с собой, уже закончилась из-за этой нестерпимой жары. Думали пополнить запасы по дороге, но нам не попалось ни одного доброго источника.

Юный пастух, достав из сумы, протянул высушенную тыкву с ещё холодной водой и подивился, какие у сего мужа тонкие, белые, непривычные к работе руки.