– Мало того что он предаётся пьянству и распутству, окружив себя шутами, так теперь строит насмешки над родной матерью и святой церковью! Сделай что-нибудь, ну, возьми его в поход какой, что ли, я уже не знаю… – Она нервно дёрнулась, шумно вздохнула раз-другой и, приложив к глазам свой платок, опять разрыдалась. Сухощавая стать и тёмное монашеское одеяние придавали облику Феодоры ещё большую безысходность.
– Хорошо, сестра, успокойся. На днях выступают две хилии в поддержку нашей доблестной армии против арабов. Оба хилиарха опытны и проверены в боях, с твоим сыном ничего не случится, а дворцовая блажь быстро растворяется в походной пыли.
– Спасибо, брат, да вознаградит тебя Господь великий и всемилостивый! – всхлипнула Феодора, тут же, как всякая мать, начиная тревожиться за любимое чадо, отправляемое на войну.
Однако Феодоре пришлось недолго печалиться. Не успели хилии удалиться на расстояние трёх дней пути, как их догнал посыльный с печальным известием, что на Константинополь неожиданно напали северные скифы, обложили город со стороны моря и уже грабят предместья. И что кесарь Варда велел войску императора Михаила немедленно возвращаться.
– Что за дерзкие варвары посмели напасть на Константинополь? – удивлённо вопрошал усталого гонца Михаил.
– О великий, – с благоговейным ужасом в голосе отвечал воин, – это не обычные люди, это скорее дьяволы, явившиеся из преисподней. Они так свирепы и отчаянны в неистовой рубке, что нужна целая кентархия, чтобы сдержать их декархию. Я был послан к нашим воинам, сражавшимся у стен города, и едва остался жив! – восклицал гонец. – Эти северные варвары вовсе не ведают страха. Когда я передавал повеление доместика хилиарху, руководившему обороной побережья, из-за холма выскочили эти неистовые скифы. Ни в битвах с арабами, где мне приходилось сражаться лохаргом, ни в схватках с другими варварами я ничего подобного не видел. Они неистово рычали, как дикие звери, и разили всех клинками и стрелами с невероятной быстротой и яростью. Они столь огромны и жестоки, что от этого зрелища холодеют ноги и суставы теряют подвижность! Стрела варваров поразила в шею моего коня, и только волей Богородицы я не оказался придавленным его тушей. До сих пор не могу понять, как мне удалось выбраться из этого аида и вернуться в город! – взволнованно отвечал гонец.
– Почему же наши воины не сожгли корабли варваров? – возмущённо воскликнул император.
– Потому, венценосный, что их флот не стоит у причалов, ночь они проводят в море, бросив якоря и выставив чуткую стражу, – виновато отвечал посланец.
– Ладно, посмотрим, – обронил император, разворачивая коня.
Константинопольский патриарх Фотий пребывал в непростых размышлениях. Одетый в белый шёлковый подрясник, с кипарисовым энколпионом на груди, на котором золотом светилась монограмма имени Иисуса Христа, он стремительно ходил по комнате, иногда останавливаясь и что-то произнося вслух. Это был человек невысокого роста, подвижный, с тёмными курчавыми волосами, крупным носом и умными живыми глазами. В каждом его движении, в каждом горящем взгляде как бы выплёскивалась наполнявшая его до краёв энергия, свойственная народу армян, из которых происходил род Фотия. В общении с собеседниками или выступлении на кафедре говорил он так же быстро, горячо и очень убедительно, подтверждая правильность собственных слов многими ссылками на философов разных времён, тексты священных писаний и юридические законы, которые, как и многое другое, держал в надлежащем порядке в своей прекрасной и тренированной памяти преподавателя-богослова. Любые возражения он резко пресекал точным и быстрым ответом, как добрый легионер мечом, а затем «добивал» оппонента, засыпая его многочисленными фактами.
Фотий был светским человеком, любил мир науки и философии, энергично вдалбливал знания своим ученикам. Кроме того, под большим секретом и с благоговейным страхом некоторые злые языки шептали, что у бывшего протоасикрита хранятся не только книги языческих поэтов и философов, но и древние магические заговоры и заклинания.
Однако с тех пор, как брат императрицы Феодоры Варда сделал его патриархом, тихой жизни преподавателя пришёл конец. И всё из-за бывшего патриарха Игнатия. Мало того что этот неугомонный монах обвиняет его, Фотия, чуть ли не в ереси и настраивает против других священнослужителей, так ещё и написал жалобу Папе Римскому Николаю! Теперь Папа требует признать избрание Фотия недействительным. Боже, Боже, как эта высокая церковная должность разнится с преподавательской стезёй! Даже будучи высокопоставленным чиновником, он не испытывал такого давления и сопротивления, столько интриг и подлостей.
А тут ещё эти скифы! Если бы не шторм, разметавший их суда, ставшие на якоря, по незнанию, в самом начале бухты, то быть большой беде, ведь они сколь дики, столь же отчаянны и жестоки в схватке, эти непонятные, далёкие и необъяснимые россы.
Патриарх взял стоявший на небольшом столике из чёрного дерева колокольчик и несколько раз встряхнул его, нарушив тишину серебряным перезвоном.
– Что там с этими варварами, Кондратий? – осведомился Фотий у вошедшего на зов асикрита.
– Согласно твоей договорённости с императором и кесарем, их сейчас просто стерегут и пыткам пока не подвергали.
– Хорошо, а что известно об их главаре, кто он и откуда?
– Он архистратигос князя россов Дироса.
– Того самого эллина, который умудрился стать архонтом у этих варваров? – задумчиво вопросил больше сам у себя Фотий. И продолжил: – Что же удалось трапезитам выяснить об этом архистратигосе?
– Россы утверждают, что он послан в Киев Новгородским архонтом Ререхом не то для защиты Киева от хазар, не то для подготовки прихода туда самого Ререха. Сам он и большинство его людей – веринги с Варяжского моря, а это ещё те головорезы!