– Не выползет.
Банкнота под дружный хохот была принята из его руки (он даже не взглянул на того, кто ее взял) и засчитана в качестве ставки.
Отто Ротманн стоял несколько в стороне от всего происходящего и думал, выкуривая уже третью сигарету, что прохожие на оживленных улицах Мюнхена, да и других немецких городов, понятия не имеют, что здесь сейчас происходит, Не догадывается об этом и их мать, и соседи по двору. И в страшном сне не мог бы, наверное, предположить о таком их отец, всегда почитавший, по рассказам матери, закон и императора.
Отто часто вглядывался в лица идущих на работу или возвращавшихся обратно заключенных. Некоторых он знал. Знал, что вон тот – бывший почтальон, а этот работал в налоговой инспекции. Знал, что никто из них никого не убивал и что вина большинства заключалась в том, что они евреи. Было здесь много и неевреев. Дела большинства начинались с доноса, поступившего на имя блок или целленляйтера. Эти низшие партийные функционеры, под надзором которых находилась сотня-другая их же соседей, наводили справки, составляли списки и регулярно передавали их наверх. Иногда донос срабатывал. Были и такие из доносителей, которые сами провоцировали свою будущую жертву, чтобы усугубить ее вину и заработать у нацистов своим верноподданническим доносом репутацию лояльного гражданина. Обо всём этом Отто Ротманн прекрасно знал.
Многие из попавших сюда возвращались. Выпускали состоятельных евреев в обмен на отказ от своего имущества и обещание покинуть страну. Выходили и многие отсидевшие свой срок и считавшиеся исправившимися. Как-то раз он даже видел, как один из охранников пожимал на прощание руку покидавшему лагерь молодому парню с чемоданом. Он заметил, что эту сцену снимал какой-то человек, вероятно фотокорреспондент. В общем, всё, что здесь происходило, при поверхностном взгляде могло показаться вполне терпимым с точки зрения закона и суровой необходимости. Но только при поверхностном.
Тем временем хохот и крики усилились. Охранники расступились и наблюдали, как, цепляясь за дверной порожек почерневшими руками, из ямы выбирается человек. Казалось, что его шея перебита и висящая на ней мертвая голова была теперь совершенно лишним и мешающим предметом. Кто-то, сняв с руки часы, стоял с ними в позе рефери боксерского поединка, когда один из бойцов пытается встать из нокдауна. Он что-то отсчитывал, размахивая второй рукой. По накалу страстей чувствовалось, что время, отведенное на возвращение из могилы, подходит к концу.
И всё же он выполз. За две минуты до окончания срока человек с черными руками и мертвой головой, представлявшей сплошную корку запекшейся крови с налипшей на нее грязью и нечистотами, вытащил свое тело из ямы. Он пользовался одной ногой, которой еще мог отталкиваться от ступеней. Вторая была, пожалуй, еще мертвее его головы. Оттолкнувшись от порога, он прополз несколько сантиметров и замер. Вряд ли он что-либо слышал и понимал.
Лиммер подошел к нему. Брезгливо попытался носком сапога повернуть его голову, но, поняв, что это ничего не даст, велел перевернуть всё тело и посмотреть личный номер. Двое или трое охранников сапогами повернули тело, и один из них, наклонившись, прочел над едва различимым от грязи красным треугольником – нашивкой политических – номер на грязно-белом прямоугольном лоскуте ткани: «38741».
– Вернер Форман – врач из Берлина, – тут же сказал кто-то со списком в руке.
Лиммер достал свой золотой вальтер и выстрелил в мертвую голову бывшего берлинского врача Вернера Формана. Никого не удивила такая развязка. Затем один из охранников, вынув из кобуры свой люгер, спустился в яму, и оттуда раздалось несколько гулких выстрелов. Когда он вылез наружу, нарочито комично похлопывая себя по заложенным ушам, то произнес:
– Те, похоже, были готовы.
Вечером Отто Ротманн вместо того, чтобы уехать домой, – его вахта закончилась, – остался в казарме, где принял участие в грандиозной попойке по случаю завершения игры. Они с братом довольно крупно заработали, поскольку большинство проиграло. Заработали они при помощи Бернера Формана, имя которого он запомнил на всю жизнь.
Однако веселые времена скоро кончились. Летом тридцать четвертого начальником Дахау стал оберфюрер СС Теодор Эйкc, только что прошедший курс лечения в психиатрической больнице. О нем и его прошлом ходило много слухов самого невероятного толка. Поговаривали, что он изгонялся из СС лично Гиммлером и снова им же восстанавливался с повышением звания. А при недавней расправе с верхушкой СА он принимал самое активное участие в ликвидации самого Рема. Как бы там ни было, но этот человек быстро навел порядок среди своих подчиненных. Выгнав половину вон, набрав новых и превратив свободное времяпрепровождение охраны в настоящую службу, он сделал попутно жизнь узников еще более тяжелой. Охранники лишились возможности брать взятки и пьянствовать, а родственники заключенных – оказывать несчастным хоть какую-то помощь.
Братья быстро адаптировались к произошедшим изменениям и скоро втянулись в новый распорядок дня. Теперь всё свободное от непосредственной работы по охране лагеря время заполнили тренировки, изучение оружия и тактики, а также чтение политической литературы, рекомендованной новым шефом. Братья Ротманн, особенно Зигфрид, как более активный и восприимчивый ко всему новому, были замечены оберфюрером. Узнав, что их отец пал во Фландрии под Ипром, Эйке, тоже принимавший участие в этом сражении, проникся еще большей симпатией к молодым штурмовикам и вскоре рекомендовал обоих в СС. Когда же он чуть позже на базе уже целой сети инспектируемых им образцово-показательных лагерей начал создавать моторизованные подразделения своего полка «Тотенкопф», братья вступили в его мюнхенский батальон в звании роттенфюреров. Так никогда не мечтавшие о военной карьере Отто и Зигфрид стали солдатами «черного ордена».
В Дахау, Заксенхаузене, Бухенвальде и Лихтенбурге, персонал охраны каждого из которых достигал двух штандартов, т.е. 5-6 тысяч человек, все те, кто вошли в состав батальонов лагерных СС, одну неделю месяца охраняли заключенных, а три – занимались строевой подготовкой. После аншлюса Австрии к славной плеяде лагерей «Мертвой головы» Эйкc добавил и Маутхаузен.
К тридцать восьмому году полк Эйкc, который уже был в чине группенфюрера, вырос до размеров дивизии, хотя организационно таковой стал еще не скоро. Его батальоны, превратившись в полки, по-прежнему базировались в разных городах возле пяти самых крупных концентрационных лагерей Германии и Австрии, число отделений и филиалов которых стремительно увеличивалось. Мюнхенский батальон стал пехотным полком «Обербауэр» и продолжал дислоцироваться в Дахау. Его личный состав также треть времени занимался охраной лагеря, а остальные – прохождением службы непосредственно в полку. К тому времени Отто и Зигфрид, пройдя обучение в школе офицеров СС в Брауншвейге, стали унтерштурмфюрерами, причем Зигфрид сразу получил роту, а Отто – первый взвод в его роте, став одновременно заместителем брата.
Потом была Польша, куда Верхнебаварский полк братьев Ротманн, один из трех полков «Мертвой головы», вошел по следам германской армии. Принимать участие в боях им не пришлось. Вместо этого в составе айнзатцгрупп, руководимых эсдэшниками, полк участвовал в спецоперациях такого рода, что даже впоследствии, пройдя поля настоящих сражений и загрубев сердцем до полной окаменелости, о них не хотелось вспоминать. Если в лагере они охраняли явных врагов Рейха, то здесь дело приходилось иметь хоть и с ненавистными каждому честному немцу поляками (как считали братья), но всё же с простыми жителями, чем-то не понравившимися новым властям. Правда, судьба была благодушна к Ротманнам и не ткнула их сразу мордой во всю ту кровь и грязь, что развели там первые зондеркоманды. Чаще они занимались хозяйственными вопросами своих подразделений, ремонтом довольно скудного оснащения их моторизованного больше на бумаге, чем на деле, полка.
Однажды Отто, проезжая на мотоцикле небольшую деревню, наткнулся за последним домом на груду окровавленных тел, возле которой копошились несколько солдат. По тряпью и разбросанным вокруг вещам было видно, что это трупы гражданских, среди которых были и женщины. К заглушившему мотор унтерштурмфюреру быстро подошел офицер, ограничивая ему обзор. По пути он вытирал пальцы рук чем-то вроде носового платка. Однако, разглядев на петлицах приезжего серебристые черепа, вышитые алюминиевой нитью, он расслабился, отбросилв сторону тряпку, достал сигарету и, напустив на себя слегка дурковатый вид, спросил улыбаясь:
– Куда катим?
– За что их?