Кардинал принял бумаги, протянул графу руку, чтобы тот мог поцеловать лиловый камень на перстне, и, когда гонец вышел, сосредоточился на документе под заглавием «Cogitationes Nostras»[1] с подписью и печатью римского викария на первой странице. Пока дю Мирабо с бесстрастным видом просматривал лист за листом, собравшиеся хранили молчание.

Когда же кардинал завершил чтение и поднял глаза на своих чад, взгляд его полыхал яростью, а голос дрожал от едва сдерживаемого гнева.

– Как и предполагали, новый папа, это слабое создание, не по праву носящее имя Пия Восьмого, поддался дьявольскому искушению.

Члены Совета по-прежнему безмолвствовали.

Все ждали, когда этот немощный старик облечет в слова решения, которые изменят их жизни и жизни многих других людей.

И кардинал не стал их разочаровывать.

– Нам предстоит сложный путь. Чтобы создать Новый союз для охраны ценностей, которые мать наша Церковь уже не в силах защитить. Как только документ, оказавшийся ныне у меня в руках, станет достоянием публики, святая инквизиция, главная опора веры, под знаменем которой мы вот уже шестьсот лет сокрушаем врагов Святой Троицы, перестанет существовать.

Облаченный в пурпур кардинал Лоренский сжимал ладонями поручни кресла и пытливо вглядывался в сидящих перед ним людей, прибывших из разных концов Европы и Америки, стараясь уловить малейшие признаки недовольства. Сильный человек, знавший, как удерживать власть и как правильно ею распоряжаться. В тридцать пять лет ставший архиепископом Манилы, а в сорок два кардиналом; сделавший немыслимую для католического клирика карьеру, стремительному взлету которой помешали козни врагов. Сознававший, что, когда его детище принесет плоды, он будет мертв уже много лет и не узрит торжества своей правды.

– Я буду краток. Время длинных речей прошло. Мы все знали, что такое может случиться, и готовились к худшему. Имена наших врагов хорошо известны: прогресс, социализм, либеральные идеи… Но можно сказать и одним словом: ересь. Известно, в чем состоит наш долг перед Господом. Нельзя допустить, чтобы последний бастион веры рухнул во времена, когда дьявол выполз из своего логова, чтобы воссесть на троне земном. Нельзя допустить роспуска святой инквизиции.

Слова кардинала гулко разносились под каменными сводами сырого, холодного подвала, взмывали к верхним полкам, на которых пылились темные бутылки, и гасли среди гигантских дубовых бочек, в которых вызревал коньяк.

Тем глуше показалась наступившая затем тишина.

– Нас ждут суровые времена. De itinere deserti quo pergitur post turbamentum.[2] Впереди десятилетия, возможно, века на страже, тайной и неусыпной. Мы возродим судебные, административные и исполнительные институты Священной коллегии по всему христианскому миру. Восстановим наши миссии. Научимся довольствоваться скудными средствами и полагаться на немногочисленных, но преданных сторонников, устанавливать тайные, но надежные связи, проводить осторожную, но действенную политику. Создадим новую систему, разветвленную и эффективную, рычаги управления которой будут сосредоточены в руках нашего Совета. Нам предстоит колоссальный труд, особенно если учесть, что все наши действия придется держать в строжайшей тайне.

Чем быстрее таяли силы кардинала, тем жарче горели его глаза. Чем тише звучал голос, тем весомее делались слова.

– А главное, нам придется привыкнуть к мысли, что никто из нас не увидит приход новой благодати. Священный союз, зародившийся сегодня, будет существовать, пока живы наши потомки и потомки наших потомков. Мы исчезнем из этого мира лишь тогда, когда вихри последней бури подхватят нас, чтобы унести в чистилище… Сегодня начинается величайшая война из всех, что когда-либо велись именем Господа. Наша битва продлится не один век. Укрепимся же в вере, изгоним из сердец жалость к врагу. Нас изгнали из храмов и с площадей, принадлежащих нам по праву; нам остается лишь вернуться в катакомбы, из которых мы вышли однажды. Будем сильными. Нас ждет ад.

В зале воцарилось молчание, потом слово взял главный фискал Совета.

На первом собрании было принято немало важных решений.

Среди них было и решение о первом аутодафе in abdito…[3] Через несколько месяцев только что избранный папа Пий Восьмой умер совершенно естественной, на первый взгляд, смертью; его правление оказалось одним из самых коротких в истории.