– Не вздумай его будить! – заявила я Назаренко, когда он сразу с порога бросился в комнату. – Он с дежурства! Устал!!!
– На том свете отдохнет, – как от мухи, отмахнулся от меня Назаренко и за грудки посадил на диване крепко спящего Ленечку спиной к стене.
Зацепин слабо тряхнул головой, чуть приоткрыл глаза, ничего не разглядел и опять завалился на бок спать дальше. Назаренко это не понравилось. Он грозно рыкнул и снова посадил Ленечку и укрепил у стены подушками. Тот заставил себя расклеить глаза, с большим удивлением посмотрел на Назаренко и спросил:
– Ты кто?
– Конь в пальто! – очень доходчиво объяснил он. – А ты кто?
Зацепин потер глаза и ответил:
– Ну… тогда я, похоже, дед Пихто.
– Ясно! Посмотри на нее! – указал на меня Назаренко.
Еще не до конца очнувшийся Ленечка с большим удивлением уставился на меня, а я лишь жалко улыбалась, потому что уже знала: Илья с дороги не свернет, что бы я сейчас ни сделала. Лучше молчать и ждать, чем все кончится.
– Честно говоря, я ее видел уже много раз, – ответил Зацепин. – А что, собственно, случилось?
Назаренко, проигнорировав его последний вопрос, сказал:
– Это моя женщина! Запомни!
– Вот как?! – еще больше изумился Ленечка. – И кто же это решил?! Уж не конь ли в пальто?!
– Он самый!!!
– Рита! – наконец обратился ко мне Зацепин. – В чем дело-то? Можешь объяснить наконец?!
– Слушай, дед Пихто! – Назаренко присел к нему на диван. – При чем здесь она?! Это наши с тобой дела. Я тебя прошу… пока прошу… отступись! Я все равно с ней уже спал и буду продолжать это делать! Так не разойтись ли нам с тобой по-хорошему?
Ленечка спустил ноги с дивана, передернул плечами, будто ему было холодно, и бросил в никуда:
– Ерунда какая-то… – потом посмотрел в глаза Назаренко и спросил: – Любишь ее, что ли?
– Не твое дело, – ответил тот единственное, что мог ответить.
Вряд ли он меня любил. Вряд ли он вообще когда-нибудь кого-нибудь любил. На тот момент он считал меня своей собственностью, на которую имеет наглость разевать рот кто-то еще. Этот рот требовалось срочно заткнуть. Романтичный Ленечка понять этого был не в состоянии и продолжал гнуть свою линию. Он спросил меня: