Девочка жалостливо посмотрела на отца, и Митци ей объяснила:

– Он тебя не видит.

Голос умирающей дрогнул, когда Фостер извлек нож и занес его снова. Маленькая Люсинда, Люси, ставшая ей сестричкой всего на один день, сказала:

– Расскажи ему про жаровню. Расскажи, как отрезать кончик большим ножом.

Занесенный нож полетел вниз, Митци пробормотала загадочное послание, и лезвие застыло на волосок от грудной клетки. Люсинда крикнула:

– Скажи ему, что бабушка Линда здесь, со мной!

Митци выдохнула и это послание.

– А еще скажи ему, – крикнула Люсинда, – что он не виноват!

Митци почувствовала вкус крови. Кровь пузырилась, поднимаясь в горло. Пытаясь говорить, она кашляла и хрипела. Капельки крови разлетались фонтанчиком, как из брызгалки, по микрофонам, а те сбились в тесную кучку и слушали хозяйку. Стрелки индикаторов дернулись было, но тут же успокоились, улеглись. Говорить Митци больше не могла, только слышала. Она уже не чувствовала цепей, спутавших ноги, и глаза больше не видели, зато Митци почувствовала маленькую ручку, сомкнувшую пальцы на ее руке, и услышала голос Люсинды:

– Пойдем со мной. Ты, похоже, потерялась. Я отведу тебя домой.

Из дыма выступила вторая фигура – коренастый мужчина в смокинге. Малахитовые запонки, «Таймекс» на волосатом запястье, гардения со сладостным ароматом на лацкане пиджака. А рядом с ним… Эту женщину, блондинку, Митци видела только на снимках. На белом, обескровленном лице Митци появилась улыбка:

– Шло, ты выглядишь роскошно.

Шло улыбнулся в ответ:

– Малышка, хотел бы я сказать то же о тебе.

Он поманил ее: вставай, пойдем с нами, затем нежно и влюбленно взглянул на блондинку:

– Твоя мама очень хочет с тобой познакомиться.

Фостер продолжал бить. Звучали только записанные крики – Митци была уже мертва, ушла далеко и навсегда. Фостер просто не мог остановиться: не знал, как сделать то, что сделать нужно, поэтому кромсал и резал. Он в щепки рубил палисандровый гроб; пропитанное кровью тряпье одежды разодрал на части и зарылся руками в липкие, остывающие внутренности Митци. Он искал.

Он вошел в нее, вошел и осквернил, осквернил и сломал, копошась в ней, как копошился во всех бессчетных и бесконечных лентах аудиозаписей на страницах «даркнета». Он шарил в скользких внутренностях тела. Голыми руками, пальцами, словно наледью покрытыми ее кровью, он наконец-то нашарил то, что искал.

Электричество отрубилось, и свет погас. На сцене, освещенной лишь трескучими отблесками оранжевого пламени, гасли и умолкали вопли – перестали вращаться катушки. И когда смолк последний крик, Фостер поднял влажную и скользкую добычу, отнятую у мертвой женщины. Вдохнув отравленного дыма, ребенок заорал. И за криком малыша, пришедшего в изнемогающий от жары, грязный, темный мир, не слышны были крики тех, кто этот мир покидал.

В парадную дверь перестали ломиться, зато вместе с криком ребенка появился новый звук – звонок. Кто-то стоял у двери в переулок.