Он-то знал, почему город погрузился в огонь сначала стихийного бунта, а потом вполне осмысленного восстания. Равно как и те, кто был под его началом. А ещё те, кто послал его сюда, снабдив средствами, помощниками и консультантами, оружейными поставками и прочими, крайне полезными вещами и знаниями.

Началось всё чуть больше недели тому назад, когда в Нью-Йорк прибыли – почти одновременно – приказы из столицы, а заодно и люди, которые должны были проследить за их исполнением. Что за приказы? Тут всё просто. Линкольн принял целый ряд законов, направленных на то, чтобы восполнить большие потери в войсках, причём сделал это довольно специфическим образом.

Закон о призыве, под который мог попасть любой мужчина в возрасте от восемнадцати до тридцати пяти лет, почти сразу после принятия был опубликован во всех мало-мальски значимых газетах США. Планировалось дать населению возможность сначала воспринять сию новость, а потом уже и принять её как должное. Вот только были в законе и некоторые, скажем так, нюансы. Главный из них – «коммутационный платёж». Что это за зверь такой загадочный? На самом деле непонятным было только название, но никак не суть. Каждый, кто не желал отправляться на войну, имел право в тот момент, когда его уведомят о призыве, заплатить отступные, а именно триста долларов. Не обесценившимися на время войны бумажками подобного номинала, а серебром или золотом. Хотя можно было и банкнотами… по нынешнему курсу.

Излишне говорить, что заплатить подобную сумму могли далеко не все. Понимали это и в Вашингтоне, решив одним выстрелом убить двух зайцев. Каким образом? Во-первых, заработать на тех потенциальных призывниках, для которых три сотни – не великие деньги. Во-вторых, сам Линкольн и его окружение были не настолько наивны, чтобы не понимать, к чему может привести призыв в армию тех, кто их поддерживал из числа не слишком богатых и совсем не богатых граждан. Именно поэтому сеть призыва должна была пройтись по тем, по кому уж точно не будут рыдать полезные для республиканской партии люди. Кто именно? Негры и недавно прибывшие мигранты.

Сначала началось массовое создание и обучение «свободных полков». Некоторые оптимисты надеялись, что их боевые качества окажутся пусть не хорошими, но хотя бы приемлемыми для того, чтобы затыкать дыры и гнать негритянские части вперёд, под пули конфедератов.

Просчитались. Не во всём, конечно, но во многом. Да, удалось создать немалое число «свободных полков» и даже найти тех, кто – по убеждённости или зажав нос, ради званий и денег – согласится ими командовать. Только в боях эти части показали себя самым отвратительным образом. Без стоящих сзади «рот поддержки» негры при признаке малейшей угрозы бросали винтовки и бежали в тыл с такой скоростью, что догнать их могла разве что кавалерия. Зато «охранные роты», по сути при первых признаках паники стреляющие трусам в спины, помогли хоть как-то повысить пользу от новых частей. За это в Вашингтоне были благодарны генералу Вильяму Текумсе Шерману. Равно как и за ещё одну его затею, о которой мало кто знал, лишь высшее руководство страны. Ту самую, с помощью которой, используя знания об особенностях психологии недавних рабов, удалось привязать к себе «свободные полки» так крепко, что оторваться те просто не могли. Уж точно не после того, как в Конфедерации был принят закон о неграх в форме или с оружием.

Мотивация для этих самых «негров в форме» пусть немного, да повысилась. Страх попасть в руки конфедератов – тоже замена храбрости. Слабая, корявая, но за неимением лучшего годилась и она. И всё равно умным людям было понятно – на одном лишь призыве негров восстановить боеспособность армии просто невозможно.

Вот тут и должны были пригодиться недавно прибывшие в США европейцы: ирландцы, немцы, поляки, французы и иные, несть им числа. Денег на то, чтобы откупиться, у подавляющего большинства из них сроду не водилось. Да и их судьба не особенно волновала тех, кто родился и вырос в США. А город Нью-Йорк с его почти миллионным населением, немало долей которого были те самые прибывшие из Европы в поисках лучшей жизни, более чем подходил для того, чтобы стать надёжным поставщиком качественного призывного материала.

Судя по всему, в Вашингтоне опирались ещё и на то, что при первичном наборе добровольцев почти десять тысяч нью-йоркцев выразили такое желание и записались в армию. Прилив энтузиазма и патриотизма. Но затем были Булл-Ран и Геттисберг, не говоря уж о не столь значимых сражениях. После них воодушевление и вера в лучшее даже со стороны тех, кто поддерживал Линкольна и его партию, значительно упали. Чего уж говорить о сторонниках демократической партии, которые с самого начала относились к начавшейся войне без малейшего энтузиазма. Более того, выбранный в этом году губернатор Гораций Сеймур был явным и последовательным сторонником скорейшего прекращения войны с Конфедерацией. А победил он с ну очень заметным преимуществом!

Впрочем, кого боги хотят наказать, первей всего разума лишают. Явно недооценивая сложившуюся в Нью-Йорке атмосферу нелюбви к федеральному правительству и отсутствие поддержки ведущейся войны большинством жителей города, эмиссары Линкольна все же прибыли туда с однозначным намерением провести призыв, да ещё в количестве как минимум пары десятков тысяч человек. И это несмотря на предупреждения губернатора Сеймура о том, что город неспокоен, что обстановка на грани кипения и любое неосторожное действие после принятия закона о призыве может привести к взрыву.

Не послушались. Хотя понять президента и его министров было можно. Им требовалось пополнение для армии с минимальным ущербом для интересов их опоры в народе и элите. Поэтому в качестве искупительной жертвы были выбраны нью-йоркцы из числа ещё не успевших как следует укорениться в США. Разумно, логично… но в данной ситуации ошибочно.

Двадцатое сентября. Именно этот день стал первым днём знаменитого впоследствии Нью-Йоркского восстания. Тот день, когда прибывшие из Вашингтона чиновники и местные власти начали проводить собственно призыв. Оглашение имён призываемых должно было происходить на улице перед некоторыми из полицейских участков Нью-Йорка. Вполне подходящие места, учитывая то, что осуществляющие призыв правительственные чиновники осознавали, скажем так, недружелюбную реакцию как призываемых, так и их родных, близких, просто знакомых. Именно поэтому весь личный состав полицейского управления города с самого утра был не то что на ногах, но и готов к некоторым осложнениям.

Осложнения… они ведь бывают разные. Полиция рассчитывала на обычные проявления недовольства в виде криков, ругани. Самым серьёзным из числа возможных происшествий считалась возможность закидывания участка или нескольких участков камнями и гнилыми овощами. А вот к чему-то действительно серьёзному блюстители порядка готовиться даже не думали.

И зря. Для них зря, потому как О’Галлахан накануне вечером отдал своим людям последние приказы. Кому-то лично, кому-то через посыльных. Последнее особенно относилось к уголовному люду, ведь с ними он, по заранее полученным приказам, старался общаться как можно меньше и не лично. «Запомни, Стэнли, они – это мясо, расходный материал!» – говорил ему полковник Станич, знакомый ещё со времен того самого ограбления банка в этом городе. И он же рекомендовал ему беречь ганфайтеров как мастеров своего дела, способных сражаться как в поле, так и на городских улицах. Потому и оплата, которой их убедили участвовать, была… поражающей воображение многих. Хорошие наёмники – хорошая плата. И тут О’Галлахан был полностью согласен с полковником Станичем.

Но сначала была не их очередь. Сегодня работали именно те, кто был совсем по ту сторону закона. По крайней мере, сначала. И за одной их группой Стэнли наблюдал лично, находясь на некотором отдалении от места, где разворачивались события.

Девятый полицейский участок на пересечении Третьей авеню и Сорок седьмой стрит. Один из призывных пунктов, где сегодня должны были оглашаться имена части призываемых из числа тех, которые проживали в зоне ответственности именно этих полицейских. В собравшейся толпе немалую часть составляли выходцы из Ирландии, настроенные изначально враждебно.

Как ещё они могли быть настроены? Даже до начала войны между США и Конфедерацией их жизнь была далеко не сахар. Сейчас же она стала и вовсе отвратительной. Цены росли, зато оплата труда у некоторых не слишком, а у большей части и вовсе не думала подниматься. Капитализм с перекосом в олигархию во всей своей сомнительной красе, чего уж тут удивляться. Вдобавок и проводимая новым президентом политика в аболиционистском духе позволяла хозяевам фабрик нанимать негров, платя тем куда меньшие деньги. Прежние работники тупо увольнялись без особых причин. Точнее сказать, причиной могла послужить любая мелочь. Естественно, подобное не нравилось не только попавшим под увольнение, но и тем, кто пока ещё не потерял работу, пока же находясь под незримым дамокловым мечом. Негры же согласны были работать за куда меньшие деньги.

Их уже начинали не просто бить, но бить сильно, от души и с фантазией. И тем сильнее, чем больше их набегало в северные штаты. А набегало много! С учётом же того, что мало для кого в Нью-Йорке оставался тайной неудачный ход войны для США… В довесок к вышесказанному в последний год среди ирландской общины настойчиво и в то же время аккуратно продвигались мысли о необходимости хоть как-то отвечать на пренебрежительное к ним отношение. И не только в ирландской, если честно. Некоторые воспользовались услугами вербовщиков, отправляясь в армию. Но не армию США, а совсем наоборот, в армию Конфедерации, где и платили побольше, и давали выполняемые обещания. Почему выполняемые? Да хотя бы потому, что у многих был дальний родственник или на крайний случай знакомый, который, завербовавшись в армию конфедератов, кое-что приобрёл. Хотя бы возможность вывезти из Нью-Йорка свою семью.

Не была ли это ситуация «из огня да в полымя»? Вовсе нет. Хотя бы потому, что семьям до их отъезда приходили неплохие деньги. В случае же гибели сына или мужа также выплачивали небольшие суммы. Периодически, раз в пару месяцев. Небольшие деньги, но достаточные, чтобы не идти побираться. А это по нынешним временам многое значило. Равно как и помощь общине в целом. Тоже невеликая, но другие и вовсе не обращали на их нужды никакого внимания.

Поэтому тех, кто помогал, внимательно слушали. Не отмахивались, когда они объясняли, кто именно виноват в сложившемся крайне печальном положении. И уж тем более не собирались идти в армию янки, которым, если что, ничем не были обязаны. Стрелять в своих собратьев, воюющих на стороне конфедератов и зовущих их вслед за собой попытать счастья? Впитавшие с молоком матери клановость и обособленность от остального мира, наследники диковатых, буйных, но очень воинственных предков-кельтов, ирландцы впитывали очередную порцию ненависти. И её становилось настолько много, что она вот-вот должна была выплеснуться наружу. Последней каплей стал этот самый призыв. Точнее, оглашение списков призываемых, где было очень уж много ирландских фамилий.