Группа крови

Анастасия Ивановна Цветаева впоследствии писала Горькому о том, что не терпит Розанова «за одержимость полом, за дикости о евреях… Розанов путался в отношении к евреям, а я таинственно и с тоскою за судьбу их, сплошным восхищением люблю». А в мемуарах добавляла: «Стыдила его за безобразную книжку о деле Бейлиса».

Примерно так же относилась к В. В. и Анна Ахматова. Вот как вспоминала один из разговоров с ней на розановскую тему Лидия Чуковская:

«– А Розанов? – спросила я. – Я так его люблю, кроме…

– Кроме антисемитизма и половой проблемы, – закончила Анна Андреевна».

И в другом месте: «Я спросила, знала ли она Розанова. – Нет, к сожалению, нет. Это был человек гениальный. Мне недавно Надя, дочь его, говорила, что они все любили мои стихи и спрашивали у отца, знал ли он меня. Он не знал меня и, кажется, стихов моих не любил, зато очень любил Мариэтту Шагинян: “Девы нет меня благоуханней”. А я у него все люблю, кроме антисемитизма и половой теории.

Я опять подивилась совпадению наших нелюбвей. И пересказала один розановский рассказ в “Опавших листьях”, который всегда возмущал меня: как пожилая дама, мать, посоветовала студенту, влюбленному в ее младшую дочь, жениться лучше на старшей, ибо была озабочена “зрелостью” старшей дочери. Студент послушался (экая скотина!), женился на старшей, и теперь дама нянчит внука-здоровяка… Анна Андреевна махнула рукой.

– Ничего этого не было. Ни дамы, ни дочерей, ни внука. Все это он сам, конечно, выдумал, от слова и до слова… Гениальный был человек и слабый».

Был ли гениальный Розанов человеком слабым, по крайней мере в тот период его жизни, о котором сейчас идет речь, и что останется у героя, если изъять у него антисемитизм и половую проблему, как сострил один из наших современников, – все это предмет для дискуссий, но что можно утверждать наверняка: провокация была сущностью его натуры, и философ наш, говоря словами лермонтовского Печорина, любил врагов не по-христиански, умея их себе на беду разозлить и возбудить всеобщее негодованье. Так, еще в пору Религиозно-философских собраний он призывал отправлять молодых в первую брачную ночь в храм – идея, которая, естественно, взбеленила консервативное общественное мнение – то самое, которое Розанов и сам в какой-то мере выражал.

«Отсюда такое недоумение и взрыв ярости, когда я предложил на Религиозно-Философских собраниях, чтобы новобрачным первое время после венчания предоставлено было оставаться там, где они и повенчались, – писал он впоследствии в «Опавших листьях», – потому что я читал у Андрея Печерского, как в прекрасной церемонии постригаемая в монашество девушка проводит в моленной (церковь старообрядческая) трое суток, и ей приносят туда еду и питье. “Что монахам – то и семейным, равная честь и равный обряд” – моя мысль. Это – о провождении в священном месте нескольких суток новобрачия, суток трех, суток семи, – я повторил потом (передавая о предложении в Рел. – Фил. собрании) и в “Нов. Вр.”. Уединение в место молитвы, при мерцающих образах, немногих зажженных лампадах, без людей, без посторонних, без чужих глаз, без чужих ушей… какие все это может родить думы, впечатления! И как бы эти переживания протянулись длинной полосой тихого религиозного света в начинающуюся и уже начавшуюся супружескую жизнь, – начавшуюся именно здесь, в Доме молитвы. Здесь невольно приходили бы первые “предзнаменования”, – приметы, признаки, как у vates древности. И кто еще так нуждается во всем этом, как не тревожно вступившие в самую важную и самую ценную, – самую сладкую, но и самую опасную, – связь… Мне представлялась ночь, и половина храма с открытым куполом, под звездами, среди которого подымаются небольшие деревца и цветы, посаженные в почву по дорожкам, откуда вынуты половицы пола и насыпана черная земля. Вот тут-то, среди цветов и дерев и под звездами, в природе и вместе с тем во храме, юные проводят неделю, две, три, четыре… до ясно обозначившейся беременности…»[70]

Рехнулся, сошел с ума, помешался, осатанел, кощунник[71] – вот самые мягкие определения и попытки объяснить линию его поведения. Однако пройдет несколько лет, и еще сильнее рехнется Розанов в глазах общественности либеральной, когда станет нападать на евреев, которых до той поры превозносил, обвинит их в ритуальных жертвоприношениях, а заодно и во всех русских бедах, и даст своему народу несколько лицемерный и прежде всего им самим не исполняемый совет: «Вот что, мои милые русские: такое всеобъемлющее недоверие и от таких древних времен – не может не иметь под собою какого-то основания, которого если вы не видите, то все равно оно есть. И поэтому всячески сторонитесь евреев и не вступайте ни в какие отношения с ними. Хотите ли совет настоящий и лучший и действительный: если, идя по улице, вы издали увидите фигуру “как будто еврея” – потупьте глаза и так образ, не увидьте его. Знайте, что в ту или иную сторону вы повернетесь, если встретитесь с ним глазами. В глазах есть сила: и “взглянувши друг на друга” с евреем – вы уже несколько перестали быть русским и несколько объевреились. Это не надо. И увидя комнату (гости), где разговаривает еврей, – не входите в нее; и если где вы сидите – придет еврей и начнет говорить еврей – заговорите, заспорьте с кем-нибудь третьим, чтобы не только его не слушать, но и не слышать. Берегите ум от евреев: т. е. в основе и предохранительно берегите глаз свой и ухо свое от еврея».

Все это не помешало ему в конце жизни покаяться и благословить ветхозаветное племя Авраама, Исаака и Иакова и их потомков, почтительно назвать их братьями и отцами «со старшинством историческим и культурным» и искать у них помощи и защиты. Как решить сие противоречие, как объяснить розановскую эволюцию – опять же вопрос интерпретаций, но важно заметить, что при всех метаниях (или колебаниях – вспомним еще раз ответ Чуковскому и Струве: колебания – единственный твердый принцип, на который можно опираться) неизменным для В. В. оставалось одно: кровь. И отношение к этой крови колебалось у Розанова от игривого до жутковатого.