104

Ср. в «Мимолетном» как штрих к розановским методам воспитания дочерей: «В это именно лето я ее жестоко наказал, и “извини, Варя” – до сих пор стоит в душе моей.

Было так. Сижу наверху и пишу, как теперь помню, “Афродита – Диана” для “Мира Искусства”. И вот – одушевленнейшая страница… Вдруг снизу роковой крик…

“Не даст кончить”, “не даст кончить”, “вот хоть бы это место, мысль, полет сейчас”…

Крик сильнее. Из окна кричу:

– Варя, замолчи.

Еще сильнее. Визжащий, как металлический свисток парохода, в одну ноту – “А-а-а-а”… Без слез и только раздосадованный “на всех”…

Я уже знал, что этот свисток нельзя унять.

Напряг всю волю: в ухо, в голову, в мозг лезет этот ужасный, чудовищный крик Варьки, из-за которого раза три к нам прибегали соседи (немцы) и на скверном немецком языке что-то кричали, что переводила бонна. “Уймите же ребенка”. “Отчего он у вас постоянно кричит”, “верно вы его истязуете”… “Истязуете”…

Это она из нас кровь пила этими криками, смысл которых очень хорошо понимала (“измучу всех”). Поднимала она этот крик, просто когда что-нибудь не по ней или дадут самую легкую шлепку.

И вот, собрав все силы, с “свистком” (крик) в ушах, – я “спокойным, полным достоинства тоном” дописываю о греческих и римских богах и правдоподобном их смысле.

“Одолел Варю. Кончил”. Но в душе встала месть (за трудность так писать). И быстро я побежал по лестнице вниз.

Видно, лицо мое было яростно, потому что и мама бросилась ко мне (оттолкнул), и Варя сейчас замолчала.

– Не бей! (мама).

Могуче дернув Варю за ручонку, я взял ее на руки за живот и понес в комнату.

– Я, папа, не буду.

Спустил, “что следует”, книзу, бросил на кровать лицом вниз и стал своей страшно тяжелой (мясистая, какая-то могучая) рукой бить по известному месту.

Бью, бью…

Еще бью…