Февраль 1917, или как разбудили лихо

1917 год стал пиком исторического развития двух эпох. В русской истории это высшая точка долгой Смуты, которая началась в 1861 г. отменой крепостного состояния и рядом других реформ, заложивших под самодержавие мину замедленного действия, и окончилась в 1939 г. XVIII-м съездом ВКП(б). М. О. Меньшиков заметил, что 1861 г. не смог предупредить 1905-й; В. И. Ленин был ещё категоричнее: 1861 г. породил 1905-й. И, добавлю от себя, он породил 1917-й, который доделал то, что не сделал 1905-й.

В мировой истории это высшая точка эпохи, начавшейся в 1789 г. французской революцией и окончившейся в 1991 г. разрушением СССР.

Сам 1917 г. у нас оказался двухтактным — годом двух переворотов: февральского и октябрьского («переворотом» до 1927 г. официально большевики называли Октябрь 1917 г.). Февраль сулил буржуазно-либеральный строй, но вместо этого породил хаос, т. е. полностью провалился. Октябрь обещал мировую революцию и земшарный социализм — и обещание сдержал, но только не в мировом масштабе, а в русском, восстановив подорванную поздним самодержавием и февралистами великую державу как социалистическую.

Всю вторую половину XIX в. Россия стремительно шла к социальной революции, которая по определению могла быть только антисамодержавной и антикапиталистической одновременно. Развитие капитализма в России — имманентно не- (вне-, анти-) капиталистическом социуме — разрушало нормальную жизнь, общественную ткань; процесс этот усугублялся интеграцией России в мировую капиталистическую систему в качестве сырьевой финансово зависимой от западного капитала экономики. И самодержавие ничего не могло с этим поделать, хотя грозные признаки грядущей катастрофы были видны уже в середине 1880-х! Министр финансов Н. Х. Бунге писал в 1886 г. о том, что уже с 1860-х годов стал обнаруживаться упадок российских финансов; всё это «готовит в недалёком будущем тяжёлую развязку» — «государственное банкротство», а за ним — «государственный переворот». Через три десятилетия прогноз Бунге оправдался.

Что могло спасти Россию от тяжёлой болезни петербургского самодержавия — искусственного и самого по себе и становящегося ещё более неорганичным русской жизни в XIX в. и особенно в пореформенную эпоху? Не случайно тот же М. О. Меньшиков говорил, что XIX век «следует считать столетием постепенного и в конце тревожно-быстрого упадка народного благосостояния России» и предупреждал: «если не произойдёт какой-нибудь смены энергий, …то Россия рискует быть разорённой без выстрела».

«Смена энергий» — это революция. Такой революцией стала Октябрьская. А вот Февраль был попыткой такую революцию предотвратить в интересах российского капитала и его главным образом британских союзников-кураторов, стремившихся к контролю над российскими ресурсами и к устранению евразийского геополитического конкурента. Как заметил в своих «Записках о революции» Н. С. Суханов, цели февралистов-заговорщиков находились в кричащем противоречии по отношению к объективным задачам социальной революции в России: «революция должна быть остановлена, обуздана, приведена к покорности».

Поскольку только революционная смена энергий могла спасти Россию, попытка предотвратить её есть не что иное как заговор против русской истории; то, что он совершался к выгоде Запада, иностранного капитала, делает его ещё более преступным — государственной изменой. Тем более, что в результате заговора был свергнут — в условиях войны! — главнокомандующий.

Здесь нет нужды расписывать конкретные схемы подготовки заговора, хода переворота — они известны. Важно лишь отметить, что управленчески система настолько сгнила, что даже не боролась, а сдалась без сопротивления. Безволие отрекающегося Николая II — лишь символ обезволенности и «предрешённой примиренности с возможными катастрофами» (генерал А. Мосолов) уже не системы даже — объединения распадающихся частей.

Либерально-буржуазно-масонский переворот под британским кураторством был попыткой извлечь прибыль (политическую, экономическую, геополитическую). Однако поскольку он явился нездоровым выражением «целого комплекса нездоровых социальных отношений, накопленного всем петербургским периодом русской истории» (И. Солоневич), то вся затейка вышла мертворождённой и гибельной для России. А ведь предупреждали умные люди, причём из среды самой же кадетской партии. Так, князь П. Д. Долгоруков, председатель ЦК кадетской партии, толкавшей Россию к перевороту, в январе 1917 г. писал: «Дворцовый переворот не только нежелателен, но скорее гибелен для России. Дворцовый переворот не может дать никого, кто явился бы общепризнанным преемником». Так и вышло.

Абортивный кланово-олигархический режим февралистов не просуществовал и года. За девять месяцев безумного «мартобря» февралисты развалили всё, что только можно. Большевики в 1917 г. стали хозяевами корабля, с которого сбежала почти вся команда. И вот этот «пьяный корабль», так напоминающий то, что описал Артюр Рембо в своём знаменитом стихотворении, предстояло починить и использовать. Правда, большевики собирались использовать его в интересах не России, а мировой революции и замшарной республики. Однако сработало «коварство Истории» (Гегель) и Большая система «Россия», логика её долгосрочного развития расколола интернационал-социалистов, выделила из них державников поневоле и — результат известен: восстановление империи под другим названием, под другим цветом и уже в качестве не евразийского, а мирового феномена. Февраль же так и остался «пикником на обочине» русской истории, который пытались справить «робкие пи́нгвины», впоследствии спрятавшие свои жирные и не очень тела в эмиграции. Россия выдохнула — и февральский перегар улетучился. Февраль это молодцам русской истории урок, причём главным образом — молодцам недобрым и неумелым, забывающим поговорку «Не буди лихо, пока оно тихо».