– Ах, Георгий Александрович, вы – просто мой кумир! Вы – мой идеал! Я всегда мечтала, чтобы вы занимались со мной индивидуально…

Именно эти слова услышала Алина, когда без стука вошла в гостиную Терезы Романовны. Та попросила ее узнать, по какой причине Ольга не приехала на репетицию, и попутно захватить пуховую шаль, которой она обвязывала больную поясницу. Алина очень спешила, но застыла на пороге, когда увидела, что Ольга сидит на коленях Старикова, обнимает его и целует в плешивое темя.

Стариков заметил ее первым, побагровел, попытался подняться на ноги, но Алина, забыв о просьбе Терезы Романовны, пулей вылетела из комнаты. Ее затошнило от отвращения и чуть не вырвало на крыльце…

Здание бывшего музыкального училища промелькнуло слева, и Алина вздохнула. Колледжем оно стало именоваться чуть позже, когда вместо контор появились офисы, а вместо школ – гимназии и лицеи…

Она все еще размышляла, стоит ли сначала заехать в театр, а потом к Ольге или все-таки наоборот. Известие об ее разводе со Стариковым несколько поумерило нежелание Алины встречаться с бывшей подругой. Правда, она до сих пор не могла простить ей смерть Терезы Романовны. Та скончалась на следующий день от сердечного приступа, когда узнала, что ее муж чуть ли не в открытую живет с ее любимой ученицей, которую она сама привела в свой дом, подкармливала, перешивала ей свои платья, потому что стипендии, которую платили в училище, с трудом хватало на пару колготок, не больше. А Ольге приходилось жить на одну стипендию. Ее мать, прежде знатная доярка и орденоносица, спилась в одночасье, когда пригородный колхоз, в котором она всю жизнь работала, развалился, а молочное, высокоудойное стадо пустили под нож.

И все же удовольствие общения с Ольгой Алина оставила на более позднее время. Сначала нужно было утрясти вопрос с работой.

За шесть лет, что она не была в Староковровске, здание театра, возведенное в начале пятидесятых, еще больше обветшало. Судя по фасаду, его не ремонтировали с советских времен. Ржавые потеки на стенах, обвалившиеся ступени, разводы плесени над входом. Алина взглянула на большую афишу. Репертуар на октябрь… Она вздохнула: кроме «Мнимого больного» Мольера, ни названия пьес, ни фамилии их авторов ничего ей не говорили.

Алина толкнула дверь, но она не поддалась. В дневное время сюда, видимо, попадали не через парадный вход. Она обогнула здание театра. Здесь оно выглядело еще хуже: облупившаяся краска, обвалившаяся штукатурка, буро-зеленые пятна плесени.

Она поднялась по разбитым ступеням и открыла дверь с надписью «Служебный вход». И почти сразу оказалась в мрачном коридоре, освещенном единственным, затянутым пылью и решеткой окном. За высоким барьером восседала дородная дама в меховой безрукавке поверх синего казенного халата и в шелковой косынке, обмотанной вокруг головы наподобие чалмы. Вокруг нее толпились пять или шесть человек, мужчины и женщины, неважно одетые, но с претензией на экстравагантность. Одна из дам была завернута в ярко-красный палантин, из-под которого выглядывали полы дешевого пальтишка и старенькие сапоги. Вторая смотрелась несколько лучше в своей белой курточке из искусственного меха и узких кожаных брючках.

На Алину сначала никто не обратил внимания. Все были заняты обсуждением какой-то жгучей проблемы, голоса у толпившихся у барьера людей звучали оживленно, но в них проскакивали раздраженные нотки. Вахтерша пребывала как раз в центре этой дискуссии и зло огрызалась на замечания окруживших ее мужчин. Женщины находились в стороне. Они сели на низкий диванчик и наблюдали за происходящим.

«Актеры, – подумала Алина, – будущие коллеги! Первая проверка на границе…»

Она поздоровалась, из всех присутствующих ей ответила только вахтерша. Бросив на Алину быстрый взгляд, она снова перевела его на мужчин. Правда, женщины не оставили Алину без более пристального внимания. И она спиной почувствовала, что им что-то в ней не понравилось, хотя оделась она более чем скромно.

– Откуда мне знать? – сердито бросила вахтерша, видимо, в ответ на чей-то вопрос, и затянулась сигаретой. – Обращайтесь к Радченко. Он занимается автобусом, я здесь ни при чем.

– Но Радченко сказал, что автобус подадут к десяти! – Самый рослый, лет сорока мужчина с пышной гривой темных волос сердито постучал пальцем по циферблату часов. – Уже половина одиннадцатого, а ни Радченко, ни водителя, ни автобуса нет!

– А я при чем? – уставилась на него вахтерша. – Я вам, что ли, обещала автобус?

– Карина Борисовна, – подал голос щуплый молодой человек, чьи жидкие волосы были заплетены в тонкую косичку, – позвольте нам позвонить Карнаухову!

– Не позволю! – быстро сказала вахтерша и резко взмахнула рукой, отчего столбик пепла на сигарете отлетел в сторону и приземлился на барьер. – У Геннадия Петровича важная встреча с Цурановым. Понятно вам или нет? Важная!

– А нам что из того? – возмутилась дама в белой курточке. – Они небось коньяк пьют, а у нас спектакль срывается! – Она поднялась и подошла к барьеру. Брезгливо стряхнув с его деревянной поверхности пепел, она облокотилась на него и приказала: – Карина, старая грымза! Если ты сейчас же не пропустишь меня к Геннадию, я подниму дикий скандал. Ты меня знаешь! При Цуранове устрою!

– Устраивай! – Вахтерша презрительно скривилась, никак более не отреагировав на «старую грымзу». – Все равно не пропущу! – И перевела взгляд на Алину. – Вам чего, женщина? Если билеты получить, то это в бухгалтерии. Первый раз, что ли?

– Первый раз, – сухо ответила Алина, – но я не распространитель. Мне необходимо увидеться с вашим директором или художественным руководителем.