— Что случилось, сын? — спросил Оуэн. Нет, он не произнес слово «сын». И теперь очень об этом жалел.
— Что случилось? — спросил Оуэн.
Лицо Сайласа сморщилось, рот приоткрылся, а глаза превратились в щелки.
Оуэн смотрел на эти превращения, пока лицо Сайласа снова не расправилось. Теперь Сайлас поднял глаза на Оуэна.
— Уходи, папа, — сказал он. — Уйди.
Оуэн понял, что не стоит лезть сыну в душу. Что бы его ни расстроило, он должен справиться с этим сам. Если эта девочка — Ноэль — его бросила, ему очень больно, но Оуэн ничем не мог ему помочь. Он не умел утешать, как Анна. Хотя никакие слова не смогли бы унять душевную боль Сайласа.
Оуэн все стоял у двери. Он был совершенно беспомощен, но ему очень хотелось помочь.
— Уходи, — повторил Сайлас.
Эти слова еще долго звенели у Оуэна в ушах. Он слышит их и сейчас.
Он закрыл дверь, но не уходил, а стоял и прислушивался. Что он рассчитывал услышать, он и сам не знал. Хоть что-нибудь.
За спиной Оуэна Анна отворила дверь их спальни. Он думал, что она принимает ванну, но на ней по-прежнему была та же одежда, что и за обедом.
— Оуэн, — произнесла она.
— Ты знаешь, что с ним? — спросил Оуэн, указывая большим пальцем через плечо.
Анна закрыла лицо руками и начала плакать. Оуэн почувствовал себя единственным человеком на земле, который не может понять, что происходит в его семье.
Нам надо поговорить.
Становится холодно. Становится очень холодно. Скоро совсем стемнеет, но я могу спуститься и переночевать в хлеву, если я так и не найду в себе силы войти в дом. Проснувшись утром, я напишу тебе еще, потому что больше мне ничего не остается — только писать тебе и говорить, как сильно я тебя любил и все еще люблю. Это все, что я хочу тебе сказать, и если бы я не совершил этот ужасный поступок, ты бы услышала это от меня еще тысячу раз, а может, даже больше, потому что я сделал бы все от меня зависящее, чтобы убедить тебя выйти за меня замуж, после колледжа, конечно, или куда ты там собралась поступать. И теперь я думаю, что ты будешь исполнять прекрасную музыку, но я ее не услышу, и это почти самое грустное во всей этой истории, хотя, конечно же, это не так. Быть может, когда-нибудь я узнаю о концерте, который ты будешь давать; я тайком проберусь в зал, сяду в заднем ряду и буду смотреть, как ты играешь. Ты не увидишь моего лица, моих глаз, так далеко я буду сидеть. Я просто послушаю твою музыку.
Прости, что я не отвечал на твои звонки. Мне очень, очень жаль, правда. Я знаю, что привел тебя в отчаяние. Но я был так расстроен из-за мамы и этого ужасного человека. Я знаю, что мать все рассказала отцу, потому что слышал, как хлопнула дверь кухни и отец умчался на своей машине, а потом я слышал, как она плачет в спальне, и я подумал, что нашей семьи больше нет, что она ее разрушила, что этот ужасный человек разрушил ее, потому что он, как змея, вполз в наш дом и отравил все, что у нас было. Теперь мы уже никогда не будем семьей, никогда, из-за того, что сделал он, и из-за того, что сделал я.
Если мой отец увидит эту кассету, я не смогу вернуться домой. Я не смогу посмотреть ему в глаза после этого, а он не сможет посмотреть в глаза мне. Мне придется уйти из дома.
Уже совсем стемнело, к тому же резко похолодало, а я, как последний дурак, забыл дома перчатки, я не знаю, как я мог их забыть. Впрочем, нет, знаю, это потому, что я был очень расстроен, но я согрею руки в карманах парки, только не получается долго писать: пальцы немеют, и приходится после каждого предложения отогревать их. Я только что съел энергетический батончик, поэтому я не голоден, но мне хочется пить, и это еще одна глупость — я забыл взять воду, но если мне станет невмоготу, я просто поем снега.