— А мы ей не скажем, — подмигивала баба Римма, открывая коробку дефицитного шоколадного ассорти. — Мать твоя помешалась, конфеты ребенку жалеет…

— Ты ел конфеты у бабушки? — строго спрашивала мать дома, проницательно глядя в глаза.

— Нет, мамочка. Ты же не велела, — совершенно искренне отвечал Вадик.

— Умница! — расцветала мать, — а что положено послушным мальчикам? А? Немножко кон-фет! Главное, знать меру, — декламировала радостно Галина Ивановна.

Так и рос сообщником двух женщин, конкурирующих за его любовь и внимание.

— Ну и пожалуйста, мне бабушка купит, — кричал в злости Вадик в старших классах, выклянчивая джинсовую куртку или магнитофон.

Допустить этого мать не могла и уступала сыну. Влезала в долги, отказывала старшей дочери в необходимых зимних сапогах (ничего, еще побегаешь в старых), но прихоти Вадимчика исполняла.

— Мама обещала дать денег, но только в конце месяца, и то это не точно, — горестно бубнил Вадик, сидя у бабушки на кухне.

Баба Римма молча вставала и лезла в жестяную банку из-под кофе, где хранилась небольшая пенсия. Она пыталась скопить деньги на вставные зубы, но получалось плохо. Да и зачем ей уж на старости лет эти челюсти, жить-то осталось всего ничего. Уж как-нибудь так обойдется. А Вадик молодой, ему и в кафе хочется девушку сводить, и в кино, и обновку какую прикупить.

Вадик улыбнулся воспоминаниям. Ловко он умудрялся крутить обеими. Сейчас выжившая из ума бабка доживает где-то в доме престарелых. Кое-как туда сбагрили, пришлось знакомых подключать.

Когда бабушка впала в деменцию, ухаживать за ней на дому стало невозможным. Галина Ивановна заикнулась о том, чтобы устроить мать в частный пансионат, где хороший уход и наблюдение врачей. Но это кругленькая сумма. А Вадик только-только рассчитался за квартиру, хотелось пожить для себя.

А бабка… Ну, что она соображает? Ей какая разница, где сидеть и разговаривать с несуществующими людьми, покойниками, которых она видит рядом, давным-давно умерших родственников. Баба Римма не узнавала ни его, ни свою дочь. Смысл тратить большие деньги? Вадим отказал, и в психо-неврологический интернат, расположенный где-то далеко за городом, ни разу не съездил. Тасе врал, что бабушка живет в чудном месте, а он, ее любимый внук, всё оплачивает.

Разговор с Тасей, вечерние пробки и дорога вымотали сильно, и к Алёне он приехал уставшим и раздраженным. Но предстояло второе действие спектакля. Поэтому пришлось взять себя в руки, нацепить на лицо улыбку, а глазам придать встревоженно-виноватое выражение.

Через пять минут в машину впорхнула Алёна. Салон сразу же наполнился терпким запахом духов. Вадим чуть не рассмеялся в голос — два часа назад на этом месте сидела его бывшая жена, и он явственно ощущал легкий аромат жасмина. Эх, Фигаро здесь, Фигаро там…

Еще через полчаса вышколенный официант наливал в бокалы дорогое вино, выбранное Вадимом по случаю. Алёна сидела напротив, выжидающе приподняв бровь. Нет, еще не прощен. Пусть докажет слова делом.

— Оленёнок! — негромко произнес Вадим, — я хочу выпить за тебя! За нас! За нашего малыша. За наше будущее.

Алёна чуть улыбнулась, лицо ее дрогнуло и смягчилось. Она приподняла бокал и сделала маленький глоток. Губки сложились в капризный розовый бутон, и она всё еще якобы обижаясь на Вадима, протянула.

— Конечно, за малыша стоит выпить. Я столько нервничала. И всё из-за тебя.

В ее глазах даже блеснули настоящие слезы, но она взяла себя в руки и продолжила.

— Ты извини, что я сказала, будто это не твой ребенок. Разумеется, он твой. То есть наш, — смущенно улыбнулась она. — Просто я была так расстроена, — и она прерывисто вздохнула.